Караульный на краю стойбища на кого-то прикрикнул, затем голос его сделался приветливым: вернулись отправленные с Яши-Баном пятеро воинов. Филипп продолжал сидеть, поджав ноги, насколько позволяли теплые штаны. Он давно различил эти приближающиеся шаги, отделив их от безудержного пения ветра. К нему в палатку, дыша паром на морозе, вошли Утог, Даррет, Тортонс, Уильям и Братос. За два долгих месяца путешествий по крутым горам их лица стали напоминать лица местного населения: покраснели и обветрились. Завешанные мехами, отчего стали похожи на огромных медведей, они послушно застыли у стопки шерстяных одеял и тут же склонили головы.
С ними не было ни Яши-Бана, ни пленницы.
Уединенный шатер на краю поселения наполнился тишиной. Филипп глядел на прибывших. Внутри стало студено от залетевшего вместе с ними ветра, но вошедшие, наоборот, резко вспотели с непривычки к теплу. Наконец, закашлявшись, Утог сообщил:
– Мы все сделали.
– Спрятали надежно? – осторожно спросил граф.
– Надежнее некуда… Он отвел нас туда, где не ступала нога не только человека, но и демона. Там, где три горы…
– Не надо подробностей! – обрубил Филипп. – Вам что было приказано?!
– Извините…
Пятеро гвардейцев, вспоминая приказ, преданно посмотрели на своего господина. Из заплечного мешка Утог бережно достал свернутый замотанный в кожу пергамент и передал его. Пергамент приняли столь же бережно – будто величайшее сокровище.
– Всё там?
– Да, – отозвался воин. – Мы со стариком обозначили здесь путь. Без нее никак не найти! Яши-Бан клялся.
– С ним проблем не возникло?
– Нет! Я лично ему глотку перерезал.
– Местные не обнаружат?
– Вряд ли. Снег не шел. Мы оставили его труп у утеса, где свили гнездо гарпии. Когда уходили, они уже кружили над ним.
Пятеро замерли в напряжении. Все они были молодыми, сильными, рослыми и безмерно преданными. За два долгих месяца восхождения по крутым воющим горам они догадались, что имел в виду их лорд, подразумевая, что поход закончится смертью. Все они понимали, что о месте пребывания графини никто не должен знать, а единственной подсказкой, где ее искать, должна стать карта, которую граф тут же спрятал под плащ. Гвардейцы переглянулись, опустили свои укрытые капюшонами головы и вперились красными от мороза лицами в пол.
У них был выбор – и они сами его сделали.
Тортонс, самый молодой из всех, все-таки не выдержал, вспомнив свою старенькую мать, которая осталась в Брасо-Дэнто, и всхлипнул. Затем поднял голову и увидел направленный на него печальный взор Филиппа. Филипп ценил людскую преданность и за долгие годы жизни научился видеть в ней нечто более дорогое, чем все сокровища мира, вместе взятые.
– Спасибо, – вздохнул граф, не находя слов.
Утог шепнул, продолжая рассматривать свою меховую обувь:
– Если так надобно, то… – И умолк.
– Коль наша жертва даст вклад в ваше дело… это честь для нас, – закончил тихо второй. Он тоже боялся говорить громко.
– Вы нам как отец! – пылко высказался третий, Уильям.
Филиппу оставалось лишь горестно кивнуть. Гвардейцы скинули меховые шубы, затем верхние рубахи, оставшись в нижних льняных. Тортонс уж было хотел попросить передать его напутствие старенькой матушке, но запнулся, не найдя в себе сил. Наблюдая, как граф достал из кожаных ножен кинжал, он только покорно опустил голову и всхлипнул. Что его проблемы в сравнении с графскими? Филипп отечески похлопал его по плечу, затем ласково обнял, как верного товарища. Чуть погодя ветер вновь залетел внутрь шатра, и песня его была уже заунывной, тоскливой – по загубленным молодым жизням…
Поутру раздетых до рубах охладевших мертвецов вынесли наружу, чтобы погрузить на вьючных лошадей. Гвардейцы выстроились вереницей, идя рядом, склонив головы от яростного налетевшего ветра. Похоронная процессия следовала ввысь по извилистой крутой тропе, к виднеющейся из шатров высокой плоской скале, которая веками служила местом погребения. То было небесное погребение. Умерших отдавали на съедение тем, кто имел власть над небом: гарпиям, торуффам, – чтобы таким образом почтить местных богов и задобрить их. Отчасти столь странные традиции объяснялись тем, что копать могилы здесь было негде. Под ногами твердь.
Лука Мальгерб шел среди прочих, положив руку на холку кобылы, через которую перекинули тело гвардейца Тортонса. Глаза Тортонса были умиротворенно закрыты, а голова его из-за хода лошади иногда раскачивалась влево-вправо по деревянной боковине седла. Лука был хмур. Изредка он глядел вперед и вверх – туда, где в начале похоронной процессии шел граф: тощий, согбенный, обвитый плащом, который терзал каждый налетевший ледяной порыв. Седые волосы облепили его сухое лицо, сделав еще старее, острее, а ястребиный нос – длиннее.