– Почему они хохочут? – спросил второй у одного скотопаса.
– Радуются, что их-ть умилостивили зимой, – спокойно ответил ему местный.
– Почему?
– Летом бы им не дали принять подношение птицы торуффы. Летом мы-ть приносим подаяния торуффам, потому что они правят летним небом. А зимой, после Великого слета, когда они отправляются вдаль с окрепшими птенцами, снежными горами правят они-ть… Гарпии…
Наконец процессия развернулась и, прикрываясь идущими сзади лучниками, принялась спускаться вниз по извилистой тропе. Мертвецы остались лежать на плоской скале, разрываемые хохочущими от упоения тощими демонами. Филипп шел, погруженный в свои мрачные размышления, но между тем постоянно прислушивался к окружению. Он понимал, что погибшие у Вертеля и эти пятеро гвардейцев лишь первые жертвы зарождающейся войны. А за ними будут другие.
В поселении он приказал всем собираться, и еще до наступления ночи гвардейский отряд медленно спускался по тропе, ведущей в Мориус, а затем на равнины. Успокоившиеся пастухи, считающие, что угроза миновала, глядели им вслед. У каждой пастушьей семьи теперь звенело в кошельках золото, забранное графом у Мариэльд де Лилле Адан.
Вот только принесет ли оно им счастье?
Чем ниже спускался с гор гвардейский отряд, тем сильнее плакали подтаявшим снегом деревья, тем скорее освобождались ото льда реки. Зима уступала теплым порывам весны. Все таяло. Однако еще много где сугробы лежали цельно, высоко. Покинув пастушьи пастбища, Филипп запретил ночевать в городах. Так что двигались малолюдными тропами. Отходить далеко от бивуака было запрещено, и все находились друг у друга на виду. Гвардейцы не понимали действий своего лорда и только наблюдали, как тот зорко вглядывается в каждого встреченного им на тропе путника, вслушивается в отдаляющиеся шаги или перестук копыт.
Как-то вечером они все расположились в пятидесяти милях от Мориуса, в густолесье. Пока одни прокапывались сквозь снег к земле, чтобы развести костер, другие сооружали лагерь. Юный паж бегал по периметру, собирал для костра сушину и подкладывал всем лапник с палками под раскатанные лежанки, чтобы было помягче и повыше.
Чуть погодя все ужинали, заполняя брюхо сытной похлебкой.
После помощи поварам Жак быстро свернулся калачиком под одеялом из козьей шерсти. Он не переставал думать о том, что ненадолго отпросится в Нижние Тапилки, когда они вернутся домой. Нет, ему все было чрезвычайно интересно: и золотистые земли Летардии, и горбатый Бофраит, и даже высокогорные пастбища со стадами овечек. Но не терпелось поскорее рассказать обо всем родне. Жак хотел домой, к маме… Хотя, конечно же, считал себя взрослым и никому в этом не признавался.
Так он и лежал, думая о том о сем, рассеянно, как это бывает у детей. От раздумий его оторвал Лука.
– Валежника набери, – приказал капитан.
– Много? – спросил мальчик.
– Сколько унесут твои руки.
– А руки-то у меня всего две! – Жак улыбнулся полубеззубым ртом.
– И у меня тоже две! – гулко хохотнул Лука. – И у нашего господина две! Хотя мне порой кажется, что больше. Уж так ловок и быстр был наш милорд в лагере у этих прилизанных южан. Видел бы ты, Жак-Жучок, как мы их тогда!
– Но кони у ноэльцев никчемные… Я потом больше с забранным конем воевал, нежели с кровососами. Да и зашоренные они, – заметил один гвардеец.
– Кто? – удивился Жак. – Вампиры?
– Да нет, кони же.
– Да и южные вампиры оказались не такими страшными, как рисовались. Больше пугали. А сами-то врассыпную кинулись, как бабы! – хмыкнул Лука.
Филипп, сидя у костра, впервые за долгое время улыбнулся.
– Просто дело в том, что они привыкли внушать страх любому, будь то человек, вампир или зверь, – заметил он. – На страхе держатся многие вещи. И даже наша конница… Не так сложно сдержать ее, если применить правильную тактику, а умелым и бесстрашным командиром она и вовсе может быть разбита всухую. Но мало кто сможет спокойно стоять перед огромной несущейся на галопе лошади. Любой строй, даже идеальный, рушится из-за чувства страха, присущего каждому. Внуши страх. Заставь побежать. И твои кони затопчут любое войско! Вот и мы внушили неожиданной и смелой атакой страх вампирам, отчего они и забыли о своем преимуществе, а потому и разбежались. Страх – сильнейшее чувство, но, покорив его, можно совладать даже с тем противником, который поначалу кажется непобедимым, потому что станет понятно, что и он всего лишь умеет нагонять на прочих страх…
Жак стоял, разинув беззубый рот, и пытался понять то, что ему только что сказали. Но ничего так и не понял. Вид у него был до того потешный и наивный, что все конники не выдержали и загоготали. Они сами когда-то были такими же, и оттого вспомнилось им солнечное, теплое детство.