Филипп уже сам готовился отправиться за мальчиком, поднявшись с поваленного дерева, укрытого льняником, когда услышал далекий детский вскрик. Тогда он резко повернулся к лесу, и его взор стал очень серьезен. Замерев, он прислушался. Подвесив на перевязь к ножнам с мечом еще и кинжал, граф приказал солрам:
– От костра не отходить! Если явится что-то из леса, не разбегаться! Ждать всем здесь! Ясно?
И пропал во тьме, слившись с ней, будто с родной стихией. Гвардейцы остались одни в полном недоумении, но, ощутив в словах господина угрозу, начали торопливо складывать посуду и собирать лагерь, оставляя необходимое лишь для ночлега. На случай, если придется быстро собраться и отправиться в путь.
Филипп шел по подтаявшему черному лесу. Он переступал корневища, продирался сквозь кусты, торчавшие проволокой, поднимался по холмам, проваливаясь по щиколотку в снег. Темная ночь была для него светлыми сумерками, но до чего же неприветлив этот ельник… В воздухе разливался свежий запах крови, и граф шел на него, пока наконец не обнаружил мальчика-пажа. Тот стоял и покачивался у толстой ели, повернувшись спиной. Голову он безвольно уронил на грудь. Его трясло, будто он сильно замерз, а у его ног был разбросан собранный им валежник. Еще чуть дальше лежал мертвый пастух с кровоточащей глоткой. У того в руке был нож, которым он сам себя и прирезал.
– Где она? – прогремел Жак полным гнева голосом. – Как посмел ты, смертный?!
– Никто не знает, – ответил ледяным голосом Филипп.
– Никто? Никто?! А ты?
В ярости Жак развернулся. Скорее это даже тело его будто развернуло какой-то силой. Из-под хмурых бровей взглянули глаза, пышущие лютой злобой, какой никогда не бывает у невинного ребенка. Жак вскинул руку, и Филипп почувствовал, как воздух вокруг всколыхнулся и сжался пружиной. Он успел среагировать, отпрыгнул, когда позади раздался грохот. Это затрещали ели, вырываемые с корнем, забились друг о друга камни, вздымаясь и летая в воздухе. Все вокруг наполнилось жужжанием, грохотом и стонами ветра. Вся эта злая атака, эта буря природы, призванная демоном, обрушилась на Филиппа.
Он успел уклониться от летящего в него валуна, обдавшего его россыпью земли. В прыжке прорвался сквозь острые как ножи палки, которые обрушились на него ливнем. Правда, часть исполосовала его лицо, повредила левый глаз, отчего он тотчас наполовину ослеп. Кровь полилась по разорванной щеке. Боль вспыхнула огнем, но граф притупил ее. Затем почувствовал, как под ним ходуном заходил холм, однако, не растерявшись, скакнул к велисиалу в теле Жака. Тот отступил. Перед ним образовался щит из камней, и Филипп тут же получил сильный удар в ключицу, когда стал от них уворачиваться. Плечо его с хрустом вывернуло, и графу, чтобы избежать смерти, пришлось отпрыгнуть в сторону. Остальные камни пролетели мимо в другом направлении.
«Он слеп, – понял граф. – Видит в ночи как человек. Бьет наугад».
Филипп был слишком быстр, двигался в окутывающей его тьме, едва различимый на фоне снега человеческим глазом. На него обрушивалась стихия, пытаясь смять, чтобы потом воспользоваться им как сосудом. Все вокруг визжало и билось с треском друг об друга, но Филипп расчетливо ускальзывал, пытаясь обнаружить в защите брешь. А когда нашел, то, раненый, но собранный, по-звериному скакнул к велисиалу, обойдя его со спины. Велисиал качнулся, заметив движение позади, попытался заслониться от удара поднятыми валунами, но тело его было по-человечески уязвимым. Он двигался медленно, вязко. Не успевал заслониться. Филипп скользнул к нему тенью, пригнувшись, вытянувшись стрелой. На мгновение блеснул клинок, отражая своими гранями снег, но вокруг велисиала вспыхнул щит. Лезвие запылало огнем. Расплавленный металл закапал на графские сапоги, прожег их и льняные обмотки. Тогда Филипп сжал зубы от боли, отбросил рукоять бесполезного меча и прорвал щит уже рукой, будучи невосприимчивым к магии. Его рука просочилась сквозь радужную мерцающую материю, а пальцы сплелись вокруг шеи пажа. Шея хрустнула, как сухая веточка.
Тут же буря улеглась, все стало с шумом осыпаться наземь: доселе летающие в воздухе камни, остатки сухой травы, а также хвоя и мох – все легло так тихо, будто и не случилось этой бури. Лег на снег и маленький бедный Жак.
Филипп осторожно отступил назад, держась за плечо. Тело его отозвалось острой болью на все произошедшее. Чувствуя, как загорелась пропоротая сучьями щека, а кровь залила белый снег, он отходил к бивуаку все дальше и дальше, пока паж так и продолжал лежать ничком.