Глава 2. Данк-Хыш
Спустя неделю после того, как отряд покинул Мориус, леса стали редеть и покрываться проплешинами. Чем выше забирался Филипп со своим отрядом, тем ниже становились сосны, сменяясь кривыми елями. Земля стала горбата, бела, пока не превратилась в унылые горные пустоши, укрытые лишь травой, да и та сейчас пряталась под снегом. Скудели запасы пищи. И пока солры находили себе пропитание, охотясь, вампирам приходилось туго. Все чаще Мариэльд облизывала сухие губы, а Филипп постоянно покашливал, чтобы успокоить першение в горле. Хуже придется, пожалуй, лишь слугам-поварам, Хрумору и Чукку, – хоть они и сумели поесть в Мориусе, но впереди их ждали голодные дни.
Тем не менее, несмотря на трудности, путешествие пока было относительно спокойным.
В один из дней, когда в небе раздался клекот беркута, распластавшего крылья в воздушных потоках, Филипп вдруг схватился за притороченный к седлу лук. Разящая стрела унеслась ввысь. Мгновение спустя беркут уже лежал на снегу. Граф тогда напряженно поглядел на него, ожидая, уж не покажется ли кто? Однако беркут так и остался беркутом, мертвым и совершенно неподвижным. Солры тогда общипали его на перья и добавили их к своим вороньим, как трофей. Вглядывалась в птицу и графиня Мариэльд. Что пыталась она высмотреть в убитом создании – прибытие брата или подтверждение безумия Белого Ворона, – непонятно.
А когда на землю, как снег, стало падать любое крылатое создание, будь то гарпия или орел, Лука не выдержал и спросил сидящего у костра графа:
– Милорд, если удосужитесь, скажите, почему вы убиваете этих существ? Помнится, отец говорил, что вы бережете и демонов, и животину, и коней. И что зазря жизни их не обрываете… Чем вам эти горные твари не угодили?
– Времена поменялись, Лука.
– Что же это, птицы стали хуже?
– Нет, – ответил тогда Филипп, продолжая созерцать ночное небо. – Но раньше я был уверен, что птица – это птица, конь – это конь, а преданный мне человек так и остается все тем же преданным человеком. А сейчас я уже ни в чем не уверен…
Лука тогда не понял странного объяснения своего господина и ушел к лежанке озадаченным. А Филипп продолжил глядеть на звездное небо. Оно здесь было ближе, и звезды над головой напоминали рассыпанное пшено.
Наконец вечером отряд вместе с проводником выехал на горные равнины, где все лежало как на ладони – открытым и обнаженным. Здесь, как на белой пятнистой шкуре, виднелись прогалины с сухой травой. На них паслись огромные отары. Прошлогодние ягнята жались ближе к матерям, бегая только подле них. Шерсть у горных овец была такая густая и плотная, что кутающийся в плащ Жак лишь завистливо заметил: «Мою бы душонку сейчас – да прочь из тельца, в шкурку бы овечью».
Пара пастухов была занята тем, что гнала отару к огням поселения, еще выше. Качались фонари на шестах, которые держали в руках дети. Лаяли пастушьи псы, блеяли овцы. Отара собиралась в один сплошной поток из шерсти и копыт, текущий к ограждениям. А где-то сбоку вели стадо поменьше: бело-пятнистых коз, сливающихся с местностью. Пастушье поселение состояло из шатров, расположенных на некотором расстоянии друг от друга. Вокруг находились загоны для скота. Все здесь было скудно, грубо и топорно. Так уж складывается, что кочевники при всех их внушительных стадах всегда остаются нищими, потому что, кочуя, лишаются тех благ, что дает людям оседлый образ жизни: высокое ремесленничество, хорошие ткани, сельское хозяйство и изысканные украшения для жен. Именно поэтому эти астернотовские пастухи ничем не отличались от других – они были также чрезвычайно бедны.
Лука Мальгерб спешился. Взяв рыжего мерина под уздцы, он подошел вместе с проводником к выглядывающей из шатра женщине. Много кто смотрел на них, диковинных чужеземцев, решивших явиться, пожалуй, в самое неподходящее для появления место – в горы зимой. Глядела и многочисленная грязная малышня, высовываясь из-за юбок матерей. Наблюдали и сами пастухи, чувствуя угрозу.
Ветер стелился и грозно выл.
Пастушья жена, кутаясь в шкуры, вышла вперед. Судя по ее возрасту, строгому взору и многочисленным деревянным украшениям в спутанных седых прядях, это была одна из уважаемых женщин. Проводник Барт вежливо поприветствовал ее, а затем принялся переговариваться с ней, показывая на отряд. Здесь, у подошвы Астернотовских гор, речь была совсем иной, нежели на Срединном Севере. Тут много клекотали, как орлы, а предложения звучали куда отрывистее, порой с присвистом. И хотя все друг друга, пусть и с трудом, понимали, однако то и дело приходилось переспрашивать.