Вскоре команда деревянного корабля собралась в полном составе и обступила того, кто сам себя осудил, — их Противника, как они полагали. Приговор был вынесен в их пользу. Это должно было их умиротворить. Серый человек навеки замолчал. Теперь бунт, в котором они участвовали, может быть вычеркнут из анналов истории. Они восприняли это как обетование. И одновременно ужаснулись при мысли, что, значит, теперь найден виновный: убийца, неверный слуга государства, преступник, который намеренно затопил судно. — Так что твердые факты задним числом могут подвергнуться изменениям. — Удивительно белым и гладким был этот лоб над наполненным кровью ртом.
Люди молчали. Кастор и Поллукс — так мы прозвали двух легкомысленных матросов, которые когда-то заключили дружеский союз и с тех пор казались неразлучными, — прошлись, держась за руки и покачиваясь, вдоль распростертого тела. «Он сам себя осудил», — сказали они в один голос.
Во главе молчаливой группы стоял Альфред Тутайн. Я смотрел на него, через лежащее у моих ног тело. Этот матрос непрерывно покачивал головой. Пот выступил у него из всех пор. Капли влаги, похожей на слезы, стекали по груди и терялись под приоткрытой блузой. Увидев это, я схватил его за руки и увел оттуда.
Капитан парохода выделил нам кусок крепкой парусины и одну чугунную болванку. Люди с парусника украли из трюма еще две болванки. Этот живодер все-таки должен опуститься на дно, не застревать же ему на полпути…
Старый парусный мастер зашил труп в парусину, как его когда-то учили. Одну болванку поместил в ногах суперкарго, две краденые — по бокам.
— Не жалей ниток, — сказали Кастор и Поллукс. — Не хватает еще, чтобы он улизнул.
Постепенно атмосфера на пароходе несколько разрядилась. Здешние офицеры теперь переругивались с неприятными гостями.
Серый человек лежал, зашитый в парусину, возле фальшборта. Собрались обе команды — за исключением тех, кто нес вахтенную службу. Капитан парохода дал Вальдемару Штрунку Библию. Тот полистал ее. И вернул обратно. Он приказал четырем матросам поднять покойного. Пока они несли его на руках, Вальдемар Штрунк сказал: «Он не испытывал тоски по зеленым лугам, по фруктовым деревьям…»
После этой короткой речи восемь рук, перевалив серый тюк через фальшборт, позволили ему соскользнуть в море. Он быстро исчез. Шестеро матросов отмыли свои покрытые дегтем лица. И обнажилась белая смеющаяся кожа.
В гамаке Георга Лауффера лежали несколько свертков с денежными купюрами, крепко перевязанные. Бечевка несколько раз опоясывала каждый сверток крест-накрест, концы соединялись узлом. Узлы были скреплены сургучом, и поверх приклеена записка, с датой и подписью (дело происходило 19 августа): там говорилось, что всю эту наличность следует отдать Густаву Аниасу Хорну, то бишь мне.
Альфред Тутайн выпросил у пароходного механика оселок. И принялся точить свой нож. Он точил его час за часом, будто поставил перед собой цель расщепить этим стальным лезвием человеческий волос.
Я же лег спать рано. Прошедший день измотал меня. Зрительные образы: тревожная печаль немногих, самодовольная радость большинства… Было еще и чувство, что судьба только вступает в свои права. Известно: двух, трех, четырех ее ударов недостаточно, чтобы сломить в человеке волю к жизни — и поколебать столь уверенно поставленные им цели. Но такие удары могут умножаться. Еще неделю назад ты находился в безопасности на борту крепкого судна, построенного старым Лайонелом Эскоттом Макфи. Теперь никакой безопасности нет. Три человека были вычеркнуты. Никто не понимает взаимосвязи между событиями, не знает подлинных намерений Провидения. «Мы брошены на произвол судьбы», — говорит некий голос. — «Что будет дальше?» — спрашиваешь ты. — «Тот, с кем еще не покончено: его ноги будут шагать дальше». Это один из возможных ответов. «Нас могут упрятать за решетку». Одно из возможных решений загадки. «В любом случае, даже если сидишь в тюрьме, можно заняться какими-нибудь штудиями».
Едва успев лечь, я подумал об Альфреде Тутайне; и еще — что мне не хватает его присутствия на верхней койке в качестве корабельного товарища. Ощущение усталости прошло; готовность закрыть глаза тоже исчезла при первом же воспоминании, в котором отразился матрос второго ранга. Как он точил нож: я это заметил.