В романе этому соответствует великолепная метафора, где деревья олицетворяют прожитые годы и жизненные достижения (Свидетельство I, с. 372):
И все же я вижу в себе ландшафт многих лет. Я вижу просторное поле, через которое мы прошли. Сейчас на нем стоит выросший лес, и наши следы теряются. Деревья времени, папоротниковые заросли дней: они становятся все гуще. <…> Пятнадцать или шестнадцать лет нашей жизни. Причем, как говорится, лучших лет. Вплоть до отметки 35, 36 или 37. Я постараюсь изъясняться понятно. Вот большое поле. На нем растут деревья времени. Неважно сколько. Мы прошли мимо миллионов людей. Мне важно знать, что я не более виновен, чем они. Не менее ценен. Что моя авантюра не хуже, чем у любого из них.
Условно говоря, именно в этом месте — среди посаженного им самим дубового леса — должен быть, согласно его завещанию, похоронен Густав Аниас Хорн (Свидетельство II):
а) лес, утесы, молодые насаждения и живущие в них дикие звери должны быть ограждены. Использовать участок можно будет только через сто пятьдесят лет и лишь таким образом, чтобы деревьям не причиняли ущерб и чтобы это место сохраняло характер заповедника. Устраивать каменоломни там нельзя; б) на этом поросшем вереском плато с утесами следует создать посредством взрывчатых веществ дыру в камне, наподобие шахтного колодца. На дне этого колодца я и хотел бы быть похоронен.
Нечто похожее на «прямоугольный провал, теряющийся в черной глубине», в котором Старик похоронил свою дочь и Аугустуса…
Над головой алхимика — кольцо звезд. «За ним — полукружье с пятью сценами, подводящими к Квинтессенции. Этот регистр алхимических свершений известен как Кольцо планет, и каждая сцена изображает птицу или духа, соответствующего одному из пяти планетарных тел. Слева направо: черный ворон кальцинации (Сатурн), белый гусь диссолюции (Юпитер), петух конъюнкции (Земля), пеликан дистилляции (Венера) и, наконец, феникс коагуляции (Солнце)» (Hauck).
В романе этому соответствует эпизод с Буяной, начинающийся под вывеской «К планетам» (с. 327). Разбирать его здесь я не буду (а просто отошлю читателя к комментариям на с. 828–834[7]). Напомню лишь, что Буяна обладала способностью покидать — в скачке на своем волшебном коне — пределы земного мира (с. 350):
Приподнявшись на локте, я увидел багряные, как розы, фыркающие ноздри жеребца, снопы огня, вырывающиеся из его стеклянных глаз, и полностью растворившееся в темноте лицо девочки. Степи этого мира она уже оставила позади. У коня выросли крылья, он отважился на прыжок, на падение в Бездонное. И теперь уже нет иного бытия, кроме коня и ребенка.
Остается последнее:
«Над Кольцом звезд и Кольцом планет и причастная ко всем пространствам, пребывает центральная сфера, состоящая из семи концентрических слоев. Эти слои символизируют семь шагов трансформации, которые должны быть пройдены (или счищены, как кожура), чтобы добраться до Камня, то есть до самой внутренней сферы, в которую вписан треугольник <…>.
Эта замечательная гравюра представляет собой краткий рассказ о том, как Меркурий нашего духа извлекается наружу и очищается в процессе Делания. Соединившись с Сульфуром души, он подвергается коагуляции, чтобы образовалась Соль философов: бессмертное, навеки просветленное и полностью воплощенное состояние сознания, известное как Камень. Как и концентрическая мишень, образующая центр этой гравюры, Камень сей является нашим совершенным естеством и последним пристанищем» (Hauck).
Илл. 1.
О двух других изображениях (см. с. 896) я не буду говорить много. Это две фотографии деталей котла из Гундеструпа — серебряного сосуда I века до н. э., обнаруженного в Ютландии (Дания) в 1891 году и хранящегося в копенгагенском Национальном музее.
На первой фотографии мы видим Цернунна («Рогатого») — великого кельтского бога, известного по изображениям, который порой тоже отождествлялся с Меркурием. Он всегда изображается с оленьими рогами и в окружении животных, как их властелин. Нужно отметить, что и Тутайн в романе связан с животными: он становится сперва скототорговцем, потом — торговцем лошадьми. Хорн тоже говорит о себе (с. 423): «Я любил животных и мне случалось выступать в качестве их поверенного». Это принципиальная часть свойственного Янну миропонимания. В «Маленькой автобиографии» (1932) он писал о том, какие идеи исповедовал в юности, в годы Первой мировой войны (Угрино и Инграбания, с. 386–387):