Одиннадцатилетняя Кэролайн, высокая, худая девочка, не отходила от стойки — стояла, облокотившись о нее, с приоткрытым, словно от удивления, ртом. У нее были зеленые глаза и волосы цвета прелестного, золотистого яблока. Плоскогрудая, с мускулистыми руками и плечами. И я со стыдом думал: она могла бы меня побить, если бы нам случилось подраться. В одиннадцать лет Кэролайн могла похвастаться тем, что так ценилось на парижских подиумах, — надутыми губками. Тогда я этого еще не понимал, но надутые губки действуют так: они предполагают, что их владелица испытывает временное неудовольствие и жаждет удовлетворения. Мужчина думает: я был бы счастлив, если бы сумел удовлетворить эту крошку с надутыми губками. Надутые губки — последнее достижение эволюции. Человек палеолита о них не слышал.
Я сидел в самом темном углу кафе и смотрел, как Кэролайн приносит из подвала коробки с бутылками. Ни она, ни отец не думали со мной возиться и не баловали особым обхождением, хотя я был их единственным посетителем; я пил молочные коктейли, кока-колу, читал книги, думал о своем или, положив перед собой пустую тетрадь, пытался доискаться до смысла слов, пришедших ко мне во время пребывания в коме. Каждый день Кэролайн подавала мне напитки, но застенчивость не позволяла мне заговорить с ней. Когда она бросала: «Привет!», я отвечал «О'кей».
Однажды она села напротив меня с таким выражением, словно была готова расхохотаться, и заявила:
— Все считают твоего брата задавалой.
Я чуть не упал в обморок — настолько не привык с кем-то разговаривать.
— Ну, ты знаешь, какие бывают люди.
— Я тоже считаю, что он слишком выставляется.
— Ну, ты знаешь, какие бывают люди.
— Задирает нос.
— М-м-м… — только и протянул я.
Вот так. Единственным человеком в городе, не запавшим на моего брата, была девочка, которую я решил полюбить. Почему бы нет? Даже в семействе Кеннеди имеет место соперничество между родственниками. Кэролайн, как и все остальные, ходила на игры, но я замечал, что она по-настоящему не любит Терри, ибо, когда все вскакивали и рукоплескали брату, она вела себя тихо, как книжная полка, лишь прикрывала ладонью губы, словно получила нерадостное известие. Видел бы ты ее, когда Терри врывался в кафе звать меня к ободу домой. Кэролайн не только не заговаривала с ним, но даже не поворачивалась в его сторону, и, к стыду своему, должен признаться, подобные сцены доставляли мне удовольствие: в те пять минут Терри приходилось отведать вкус той мерзкой лягушки, каких я был вынужден проглатывать каждый отвратительный божий день.
Потому Кэролайн Поттс и вошла в историю — как мой первый друг. Мы разговаривали с ней в темном кафе, и наконец я ощутил в себе силы дать волю мыслям. Я почувствовал: мой рассудок заметно яснеет. Я встречал ее со вспотевшими ладонями и, ощущая вожделение еще не половозрелого мальчишки, медленно шел навстречу. Улыбка на ее слегка гермафродитном лице оглушала и пробирала до самых костей, словно Кэролайн подкрадывалась ко мне и возникала совершенно неожиданно. Я, разумеется, понимал: она выбрала меня в друзья, потому что у нее у самой друзей не было, но мне казалось, что Кэролайн по-настоящему ценила мои ехидные замечания, и мы были единодушны, когда с навязчивым упорством обсуждали безграничную глупость горожан, так по-идиотски обожавших моего брата. Я сам вызвался рассказать ей о его тайне — жутком, религиозном благоговении перед спортом. Теперь я был не один, кто знал, что с Терри Дином не все в порядке, и мне от этого стало легче, но вскоре после того, как мы познакомились с Кэролайн, случилось нечто ужасное, и об этом узнали все.
Это произошло на празднике по случаю дня рождения. Имениннику исполнилось пять лет — знаменательная дата. Свое пятилетие я пропустил, поскольку в то время лежал в коме, но и от этого не ждал ничего хорошего — предвидел, что событие будет безрадостным. Понимаешь, в этот период детская невинность подвергается испытанию, и пятилетний человек задается вопросом, почему он внезапно начинает разрываться между честолюбивыми замыслами и желанием подольше поспать. Тягостно. Но я больше не ходил на костылях и не мог пользоваться своей болезнью в качестве предлога, чтобы бежать от жизни. Терри, наоборот, испытывал возбуждение и с рассвета ждал у дверей в праздничном облачении. Ну что, ты получил ответ на бесящий меня вопрос, каким был Терри Дин в детстве? Изгоем? Непослушным, упрямым болваном? Ничего подобного. Таким был не он, а я.