Не понимаю, что такого заключено в моем теле, но оно неизменно притягивает комаров всех вероисповеданий и рас. Я буквально искупался в репелленте, сжег тысячу цитронелловых свечей, но кровососущие все равно налетали стаями. Пришлось снять с кровати москитную сетку и обмотаться ею, как саваном. Только тогда я сумел осмотреться, глядя сквозь прозрачную ткань. Сказать, что мебели было мало, значило ничего не сказать. В моем распоряжении оказались четыре белых стены, скрипучий стул со сломанной ножкой, шаткий стол и тонкий, как вафля, матрас. Окно выходило на густые джунгли. Я настоял, чтобы мне предоставили самую дальнюю спальню. В ней была еще одна, задняя дверь. Пригодится, чтобы входить и выходить, ни с кем не встречаясь, подумал я.
Москиты пробрались к руке — все-таки нашли дорогу сквозь сеть. Я с отвращением сорвал ее с себя и подумал: чем мне предстоит заниматься в этом месте? В Бангкоке с его буддийскими храмами и секс-шоу я находил чем развеяться. Здесь же мысли об умирающем отце вытеснят все остальные мысли. И мне останется одно: наблюдать, как угасает человек.
После обеда в молчании, когда каждый подозрительно поглядывал на других, воздух стал плотным от тайных желаний, и никто не решался высказать невыразимое, поэтому говорить было не о чем, и Эдди показал мне дом.
Смотреть особенно было нечего. Отец Эдди, кроме того, что был врачом, стал еще художником-любителем и, к несчастью, нашел способ совместить два своих увлечения. На стенах были развешаны навязчиво реалистические изображения кишок, сердца, легких и почек. С одного из полотен, хоть судьба его была незавидна, озорно улыбался изъятый во время аборта плод. Я не стал притворяться, что картины мне нравятся, да Эдди того и не ждал. Он провел меня в кабинет — опрятную комнату с деревянными ставнями. Такую чистоту и порядок обычно находят у педантичных людей или у людей, которым некуда девать время. Поскольку я знал, что Эдди просиживал здесь неделями и не дождался ни одного больного, то сразу понял, какую из двух возможностей выбрать.
— Это был кабинет моего отца. Здесь он принимал пациентов, занимался медицинскими исследованиями и скрывался от матери. Все осталось как при нем. Зачем я так говорю? Ведь это неправда. Когда он умер, мать собрала все в коробки, и мне пришлось все восстанавливать по памяти.
Кабинет представлял собой обычную приемную врача — непомерных размеров стол, удобное кресло для хозяина и неудобный стул для пациента, высокий смотровой стол, книжная полка с толстенными медицинскими томами и на отдельном столике аккуратно разложенные хирургические инструменты не только нашего, но и двух предыдущих веков. Но и здесь на стенах красовались натуральные изображения внутренних органов, способные развенчать миф о том, что человеческий организм все-таки может функционировать. Атмосфера в кабинете была тяжелой — то ли потому, что здесь медленной смертью умирал отец Эдди, то ли потому, что терпел крах его сын.
— Когда твой дядя сделал мне предложение, родители перестали со мной общаться. И вот теперь они здесь.
— Кто?
— Отец и мать. — Эдди указал на два глиняных горшочка, про которые я решил, что это подпорки для книг.
— Их прах?
— Нет, их дух.
— Что ж, меньше грязи.
Вот так: Эдди держал дух своих родителей на высокой полке, чтобы не достали дети.
— Я жду здесь каждый день, но ни один больной не явился. Я обошел деревню и всем представился, но здешние жители не верят ни во что новое. Я вообще не уверен, что здесь это занятие может процветать. Никто не обращается к врачам по поводу мелких недугов. Да и по поводу серьезных тоже. Но я намерен это переломить. Все-таки я учился в медицинском институте. Почему же мне не работать врачом? И как поступить? Вычеркнуть из жизни пять лет обучения?
Эдди не замечал разительного противоречия в своих рассуждениях об утраченном времени. Все внимание он сосредоточил на пяти годах в медицинском институте, но забыл о тех двадцати, в течение которых таскался по миру за моим отцом и за мной.
Он сел на край стола и начал что-то выковыривать пальцем из зубов. При этом смотрел на меня с такой серьезностью, будто этой процедуре его научили в медицинском институте.
— Я тебе столько всего хотел сказать, Джаспер, но не мог, поскольку это противоречило условиям моей работы.
— Например?
— Как ты, вероятно, заметил, я ненавижу твоего отца. И то, что австралийцы купились на его аферу, умаляет их как нацию. И вообще род людской.