— Понимаю, как тебе больно, — начал я, — и, зная тебя, уверен, что самое последнее, что тебе хочется сделать на пороге могилы, так это совершить благородный поступок. Но дело в том, что Кэролайн погубит твоя смерть, если ты умрешь, когда она желает тебе смерти. Если ты ее действительно любишь, то должен подарить ее брату. Завещать, пока еще жив.
Отец не проронил ни слова. А я, закончив эту ужасную речь, подумал: если бы кто-нибудь сказал подобное мне, я бы, наверное, проткнул ему язык ножом для масла.
— Оставь меня, — наконец сказал он в темноту.
На следующий день Терри решил, что отец должен непременно взглянуть на мертвую птицу, которую он заметил во время утренней прогулки, и меня тоже потащил с собой. Терри подумал, что, взглянув на неподвижную птицу, отец порадуется, что еще не потерял способности двигаться. Ребяческая мысль. Отец успел вдоволь насмотреться на всякую мертвечину, и это зрелище никогда не прибавляло ему радости от того, что он сам еще жив. Мертвое молча приглашало в свою компанию. В этом я не сомневался. И не понимал, почему это не доходило до Терри.
— Ты должен избавить меня от Кэролайн, — заявил отец, сгорбившись над неподвижной птицей.
— Ты о чем?
— Ей, как и мне, больше не под силу продолжать этот фарс. Мы могли бы еще тянуть, если бы ты, как паинька, оставался в гробу, но тебе понадобилось восставать из мертвых!
— Не понимаю, чем я могу помочь.
— Брось глупить. Ты возьмешь ее себе. Договорились?
Тело Терри неожиданно дернулось, словно он коснулся руками высоковольтных проводов.
— Предположим. Но только в качестве рассуждений я соглашусь с этим бредом. Почему ты решил, что и ей это надо?
— Прекрати, Терри. Ты всегда отличался тем, что пекся исключительно о своих интересах. Так почему тебе не сохранить традицию и в очередной раз не позаботиться о себе? Не присвоить женщину, которую любишь и которая отвечает тебе необъяснимой любовью? Я всегда считал, что мои неудачи с женщинами определяют черты моего лица. Но вот передо мной ты, самый толстый человек на свете, а Кэролайн снова принадлежит тебе!
— Так чего ты хочешь?
— Чтобы ты о ней позаботился.
— Не понимаю, о чем ты! — Губы Терри причудливо кривились, но изо рта больше не вылетело ни звука. У него был вид, словно он в уме решал длинное и трудное уравнение.
Накрапывал дождь. Мы с отцом подошли к сидевшей под деревом Кэролайн. Я понимал: она тихо изводит себя. Даже показалось, что слышу, как она проговаривает в голове мысли. Кэролайн думала о зле, хотя сама несла в себе зло, и зло обуревало ее. Она хотела быть хорошей. Но не считала себя таковой. Решила, что она жертва обстоятельств. Что рак не только у ее мужа, а что он — сам рак. Жалела, что он не влюбился в другую и не умер с миром во сне. Чувствовала, что он присвоил сюжет ее жизни и теперь переписывал своим неразборчивым почерком, чтобы невозможно было прочитать. Она понимала: сама ее жизнь стала неразборчивой до невнятности.
Все это я отчетливо разобрал в круговерти ее мыслей и настолько ей сочувствовал, что желал, чтобы земля разверзлась под ней и поглотила ее.
Подойдя, отец начал с места в карьер. Мне следовало предвидеть, что его первая попытка поступить благородно непременно потерпит крах. Благородство его духа простиралось лишь до определенных границ: он готов был положить себя на алтарь любви, но при этом оказался не в силах прогнать с лица обиженное выражение, и это испортило дело. Кэролайн взорвалась:
— Нет! Как ты смеешь так говорить? Я люблю тебя. Тебя. Я люблю тебя!
Отец настаивал:
— Терри был твоей первой любовью, и я знаю, что ты не прекращала его любить. В этом нет ничьей вины. А когда согласилась выйти за меня замуж, больше двадцати лет считала, что он мертв. Мы все так думали. Так зачем же притворяться?
Он был убедителен и выкладывал все новые аргументы, так что невозможное внезапно показалось возможным. Это смутило Кэролайн.
— Не знаю. Что ты хочешь, чтобы я сделала? Ты больше меня не любишь? Да, наверное, это так… — И прежде чем отец успел ответить, продолжала: — Я сделаю все, что ты мне скажешь. Я тебя люблю и выполню любое твое желание.
Решительность отца подверглась испытанию. Почему она продолжала его мучить? И как он мог это выносить?
— Я хочу, чтобы ты согласилась, — ответил он.
— С чем?
— С тем, что ты его любишь.
— Мартин…
— Не спорь!
— Хорошо, согласна. Сначала мне пришла в голову мысль: зачем ему понадобилось оживать? Почему он не мог оставаться среди мертвых? Но чем больше времени проводила с Терри, тем отчетливее понимала, что по-прежнему его люблю. Затем явилась другая мысль: а почему жив ты? Почему умираешь так медленно? Несправедливо, что те, кто любит жизнь, как мой сын, погибают внезапно, а другие, жаждущие, как ты, смерти, тянут и тянут. Каждый раз, когда ты заговариваешь о самоубийстве, у меня вспыхивают надежды. Но ты его не совершишь — это все разговоры. — Внезапно Кэролайн запнулась, закрыла рот ладонью, согнулась пополам, и ее стошнило. Блевотина хлынула сквозь пальцы. Когда она распрямилась, ее лицо перекосил стыд. Он выделил ее глаза — они стали слишком круглыми, рот — слишком широким, ноздри — такого же размера, как до того рот. Прежде чем мы успели что-либо сказать, она убежала в джунгли.