Возвратившись в дом Терри, мы разошлись по своим комнатам удивляться, насколько быстро человеческое сердце способно захлопываться, и размышлять, осмелимся ли мы его когда-нибудь снова открыть. Но всего через пару дней, побуждаемый то ли смертью Кэролайн, то ли завываниями черного пса в имении его сердца, то ли скорбью, вытеснившей все разумные мысли, то ли тем, что хотя он всю жизнь размышлял о смерти, но так и не смирился с неизбежностью собственной, отец внезапно вынырнул из вызванного горем гипноза и объявил свой последний план. Как и предсказывал Эдди, этот его план оказался самым безумным. Всю жизнь, наблюдая, как отец принимал одно невероятное решение за другим и в каком-то смысле становился жертвой каждого, я больше всего удивлялся тому, что еще не потерял способности удивляться.
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
I
— Я не хочу здесь умирать, — заявил отец.
— В чем дело? Тебе не нравится твоя комната? — спросил Терри.
— Комната прекрасная. В этой стране.
Мы втроем ели куриную лапшу и любовались сквозь загрязненную мегаполисом атмосферу закатом солнца. Отца, как всегда, тошнило, но он умел показать, что это реакция не на еду, а на нашу компанию.
— Мы вообще не хотим, чтобы ты умирал. Правда, Джаспер?
— Не хотим, — согласился я и, выждав целых тридцать секунд, добавил: — Во всяком случае, не теперь.
Отец вытер рукавом уголки губ.
— Я хочу умереть дома.
— Когда ты говоришь дома, то имеешь в виду…
— Австралию.
Мы с Терри со страхом переглянулись.
— Послушай, дружок, — медленно произнес дядя, — это же просто непрактично.
— Знаю. И тем не менее собираюсь домой.
Терри тяжело вздохнул и заговорил — спокойно и настойчиво, словно мягко выговаривал умственно неполноценному сыну, который столь жарко обнимал любимую кошечку, что задушил до смерти:
— Марти, ты понимаешь, что произойдет, когда твой самолет приземлится в Австралии? Тебя арестуют прямо в аэропорту. — Отец не ответил. Он знал, что будет именно так. А Терри тем временем не унимался: — Желаешь умереть в тюрьме? Добьешься, если полетишь домой.
— Нет, я не хочу умереть в тюрьме.
— Значит, решено, — обрадовался Терри. — Будешь умирать здесь.
— У меня другая идея, — заявил отец. Последние проблески надежды исчезли — я понял, что нам не светит ни мирная смерть, ни последующие семейные похороны и умеренный траур. Что бы ни надвигалось, это будет опасно, безумно и аморально и приведет меня на грань сумасшествия.
— Что ты предлагаешь, Марти?
— Мы въедем в Австралию так же тайно, как уехали из нее.
— Каким способом?
— По морю, — пояснил отец. — Я в курсе, что ты знаком с теми, кто занимается контрабандой людьми.
— Ты спятил! Разве можно рисковать жизнью только ради того, чтобы умереть в Австралии? Ты же ее ненавидишь!
— Я отдаю себе отчет, что это лицемерие мирового уровня, но мне плевать. Я соскучился по родине. Мне не хватает ее пейзажей и их запахов. Я скучаю даже по своим соотечественникам и по тому, как от них пахнет.
— Осторожнее! — предупредил я отца. — Твой последний шаг будет прямым противоречием всему, что ты думал, говорил и во что верил.
— Понимаю, — ответил он почти весело. Его это нисколько не волновало. Пришедшая в голову идея словно придала ему сил. Отец поднялся и, слегка покачиваясь, смотрел на нас, глазами призывая спорить, чтобы тут же отмести любые возражения.
— Разве не ты мне говорил, что национализм — это болезнь? — предпринял попытку я.
— И придерживаюсь того же мнения. Но как выяснилось, я заразился этой болезнью вместе со всеми другими. И теперь не вижу смысла лечиться от малого недуга в то время, как умираю от серьезного.
Что на это было ответить?
Мне требовалась помощь авторитетов большого калибра. К счастью, отец привез с собой целый чемодан книг, и я нашел необходимую цитату в изрядно потрепанном томике «Здорового общества» Фромма. Но, войдя в отцовскую спальню, обнаружил, что он в туалете, так что пришлось читать через дверь.
— Слушай, папа: «Тот, кто не освободился от оков крови и отечества, не вполне родился человеком; его способность любить и мыслить убога; он не ощущает ни себя, ни своего ближнего в его или своей человеческой реальности».