Всю ночь я не смыкал глаз — думал о Кэролайн и о том, что оказался не в силах ее спасти. Какое разочарование преподнес мне мой мозг. После всего, что я видел в жизни, я почти убедил себя, что колесо личной истории вращается благодаря мысли. И следовательно, моя история запутана, поскольку мысли мои такие же путаные. Я решил, что все, что мне пришлось испытать до сегодняшнего дня, — это скорее всего материализация моих страхов (особенно страха страхов отца). Подытоживая все это, я почти поверил, что если характер человека — это его судьба и если характер — сумма его действий, а действия — результат мышления, то характер человека, его действия и его судьба зависят от того, что он думает. Но теперь я начал сомневаться.
За час до рассвета, когда настало время выходить из дома, чтобы успеть на судно, отец еще не вернулся. Я решил, что он либо после ночи общения с проститутками потерялся в Бангкоке, либо отмокает в пенной ванне модного отеля, передумав возвращаться в Австралию, хотя нам об этом сообщить не удосужился.
— Что будем делать? — спросил Терри.
— Поедем на пристань. Может, явится туда.
Путь занял полчаса — сначала через центр с его высокими зданиями, затем по окраине мимо трущоб, выглядевших как один обвалившийся карточный домик. Машина затормозила у длинного причала. Сквозь туман просвечивало встающее над горизонтом солнце. По небу проплывали облака, формой напоминавшие отсеченные головы.
— Вот этот корабль, — сказал Терри.
Во мне все оборвалось, когда я увидел этот рыболовный траулер — наш ветхий будущий гроб. Дрянное деревянное суденышко смотрелось древней диковиной, которую в спешке восстановили для единственного показа. Вот куда нас запихнут, словно рыбий жир, подумал я.
Вскоре начали появляться беженцы — беглецы. Они приходили подозрительными группами по двое и трое: мужчины, женщины, дети. Пока они собирались у причала, я подсчитывал в уме — восемь… двенадцать… семнадцать… двадцать пять… тридцать… Люди продолжали подходить. Казалось немыслимым, что суденышко способно поднять нас всех. Матери крепко обнимали сыновей и дочерей. Мне захотелось плакать — такой надрыв был в этом желании родителей пойти на риск, чтобы обеспечить детям лучшую жизнь.
Вот они — беглецы, люди, обуреваемые одновременно отчаянием и надеждой, жмущиеся друг к другу и с глубоким недоверием рассматривающие траулер. Здесь собрались не дураки, и они понимали, что их судьба — то ли орел, то ли решка. Люди сомневались, что эта посудина способна доставить их до места. Я всмотрелся в их лица: неужели до того, как умереть, нам предстоит заняться каннибализмом? Неужели мне предстоит грызть мужскую ляжку и запивать женской цереброспинальной жидкостью с примесью желчи?
Я ждал вместе с Терри на причале. Контрабандисты появились словно ниоткуда — все как один в хаки. Капитан первым поднялся на борт. Это был худощавый человек с усталым лицом, беспрестанно потирающий ладонью шею, словно это была бутылка с джином. Он дал команду занимать места.
— Если отец не придет, я не поеду. — Я испытал огромное облегчение.
— Да вот же он!
Будь все проклято! Отец шел по пирсу и, пошатываясь, держал курс к нам.
Кто-то заметил, что в пятьдесят лет каждый человек получает то лицо, которое он заслуживает. Прошу меня извинить, но ни один человек ни в каком возрасте не заслуживает такого лица, с каким шел к нам отец. Создавалось впечатление, будто сила гравитации сбрендила и одновременно тянет его к земле и луне.
— Вот этот? Это наш корабль, будь он неладен? А он, случайно, не течет? Что-то он мне не нравится.
— Он самый.
— Не верится, что он способен плыть в открытом море.
— Согласен. Еще не поздно от всего отказаться.
— Нет, нет, мы плывем.
— Ну что ж… — Черт тебя подери!
Солнце поднималось, утро почти наступило. Капитан сошел на берег и принялся нас торопить. Терри положил ему руку на плечо и сдавил, как лимон.
— Запомни, что я тебе скажу: если эти двое не доплывут до Австралии тип-топ, я тебя убью.
— А если не убьет он, — подхватил отец, — мой призрак придет с того света и оторвет тебе яйца.