— Мне интересно. И тебе тоже. Понимаю, ты не позволяешь себе оплакивать отца. Он тебе сильно досаждал, но он тебя любил и сделал тебя таким, какой ты есть. Поэтому ты обязан ему и себе написать о нем. Не важно, лестное или оскорбительное. Только бы было правдой и шло от сердца, а не от ума.
— Ладно.
Мы снова сели в машину. Бездомный смотрел нам вслед, и его улыбающиеся глаза недвусмысленно говорили: он только что подслушал разговор людей, которые слишком серьезно относятся друг к другу.
«Мерседес» остановился у моего дома, но мы продолжали сидеть в машине не шевелясь.
— Неужели я не сумею убедить тебя хотя бы на несколько месяцев задержаться в Австралии?
Мне было очевидно: больше всего Анук хотела видеть рядом с собой дружеское лицо и теперь расстраивалась, что свое я увозил в Европу.
— Извини. Не могу.
Она кивнула и выписала мне чек на 25 тысяч долларов. Я был бесконечно благодарен, но не настолько, чтобы не пожалеть, что сумма не оказалась больше.
Мы поцеловались на прощание, и, глядя, как удаляется черный «мерседес», я почувствовал себя почти безутешным. Но по привычке собрался, отправился в банк и положил обозначенную на чеке сумму на свой счет. Теперь придется ждать три дня, прежде чем я сумею воспользоваться деньгами, чтобы купить билет на какой-нибудь рейс в один конец. Три дня казались мне очень большим сроком.
Дома я лег на диван и, уставившись в потолок, старался не думать о том, что на диванных подушках появились кошачьи волосы, которых вчера не было. Кошки в доме не водилось, и я не мог объяснить сего факта. Очередная бессмысленная и непостижимая загадка жизни.
Я шагнул в сон и не заснул. Попробовал призвать сон к себе, но из этого тоже ничего не получилось. Встал, выпил пару банок пива и снова улегся на диван. Мозг пытался ухватить и изъять из глубин сознания несколько хрупких образов, готовых тут же рассыпаться, если о них как следует задуматься. Вместо этого я стал думать о будущем. Через три дня я полечу на самолете в Европу, как когда-то мой отец и примерно в том же возрасте. Он тоже покидал Австралию после того, как умерли почти все, кого он знал. Иногда приходится идти по стопам родителей. Нельзя рассчитывать, что каждый чих, кашель или царапина — ваши собственные.
Примерно в полночь я начал работать над некрологом на смерть отца, который Анук собиралась напечатать в своей газете. Два дня смотрел в чистый лист бумаги, затем написал следующее:
«Мартин Дин, 1956—2001
Кем был мой отец?
Потрохами Вселенной.
Ее жировой прослойкой.
Язвой во рту времени.
Он жалел, что не обладал великим историческим именем, например, папа Иннокентий VIII или Лоренцо Великолепный.
Он первый мне сказал, что ни один человек в мире не приобрел бы страховой полис, если бы речь шла не о страховании жизни, а о страховании смерти.
Он считал, что лучшее определение завершенности — погребенный прах.
Он полагал, что те, кто не читает книг, не знают: сколько бы ни существовало бесплодных гениев, все они ждут, когда их востребуют.
Он думал, что не бывает любви к жизни, а только — к стилю жизни.
О Боге: если человек живет в доме, то лишь формально интересуется фамилией архитектора, построившего его жилище.
Об эволюции: он отказывался признавать, что человек занимает верхнее место в пищевой цепи, коль скоро он до сих пор верит газетным заголовкам.
О боли и страдании: он считал, что все это можно вынести. Непереносим страх боли и страдания».
Я прервался и перечитал написанное. Справедливо. И неплохо. Текст был гладким, но следовало держаться ближе к личности. В конце концов, отец был не извергающим идеи заключенным в колбу мозгом, а человеком с эмоциями, от которых ему было плохо.
«Он так и не добился такого уединения, которое не пугало бы его одиночеством. Его уединение его страшило.
Он не мог слышать, как какая-нибудь мать зовет в парке своего ребенка, а тот не отзывается. Ему немедленно приходило в голову, что с маленьким Хьюго (или как его там) случилось нечто ужасное.
Он всегда гордился тем, чего другие стеснялись. У него был довольно сложный комплекс Христа. Его взгляд на мир, казалось бы, говорил: „Местечко пропащее! Требуем подновления“.
Он был исключительно энергичен, но не имел такого хобби, которое бы требовало энергии, поэтому часто читал во время прогулок, перед телевизором и когда бродил из комнаты в комнату.
Он всем сочувствовал и если обнаруживал, что кто-то страдает, возвращался домой и ложился на диван».
Хорошо. Что еще?
Я пробежал глазами по строкам и решил: пора переходить к сути. В чем его суть как человека?