Вспомнив о ящике для предложений, Терри нахмурился.
— Хотел бы я знать, что за козел туда это засунул.
В конце свидания он сказал мне, что мать к нему ни разу не приезжала и, хотя он ее нисколько не винит, все же ему кажется, что родительницы должны вести себя по-другому.
Когда я вернулся домой, мать находилась на заднем дворе. Весь день накрапывал дождь. Я заметил, что она сняла обувь и вдавила пальцы ног в землю. Мать посоветовала мне последовать ее примеру: холодная грязь, просачиваясь между пальцами, доставляет невообразимое удовольствие.
— Куда ты каждый день уезжаешь? — спросил я.
— К Терри.
— Я с ним встречался сегодня, и он мне сказал, что ни разу тебя не видел.
Мать ничего не ответила, только глубоко, сколько хватило сил, зарыла ступни в грязь. Я поступил точно так же. Прозвенел звонок. Мы подняли головы и долго смотрели на тюрьму, словно звук мог свить видимую на небе дорожку. Распорядок жизни за решеткой регулировали звонки, которые можно было слышать в каждом доме городка. На этот раз звонок означал, что заключенным пора выходить на вечернюю зарядку. Вскоре прозвучит еще один — прекратить упражнения.
— Не говори отцу.
— Что не говорить?
— Что я была в больнице.
— Терри сказал, что ты не приходила.
— Не в клинике, а в обычной больнице.
— Зачем тебе понадобилось туда идти?
— Мне кажется, у меня что-то есть.
Мать молча посмотрела на свои руки: бледную морщинистую кожу пронизывали голубые вены толщиной с телефонные провода. Она тяжело вздохнула.
— У меня руки моей матери. — Это было сказано с таким неожиданным удивлением и отвращением, словно руки ее матери были вовсе не руками, а кусками дерьма, вылепленными по форме рук.
— Ты заболела? — спросил я.
— У меня рак.
Я открыл рот, но произнес вовсе не те слова, что хотел. Практичные и совершенно ненужные.
— Опухоль, которую можно отрезать скальпелем?
Мать покачала головой.
— Давно это у тебя?
— Не знаю.
Это был ужасный момент, с каждой секундой он становился все ужаснее. Но разве мы не говорили об этом раньше? У меня появилось странное ощущение дежа-вю, но не в том смысле, что я уже переживал подобное событие, — чувство было такое, что я уже испытывал дежа-вю по поводу такого события.
— Похоже, все кончится плохо, — добавила мать.
Я не ответил. Мне почудилось, что в мою кровеносную систему впрыснули нечто ледяное. В заднюю дверь вошел отец и угрюмо встал с пустым стаканом в руке.
— Хочу приготовить прохладительный напиток. Где можно взять лед?
— Поищи в холодильнике. — Мать повернулась ко мне и прошептала: — Не оставляй меня одну.
— Что?
— Не оставляй меня с ним одну.
И вот тогда я совершил невероятный поступок и до сих пор не могу взять в толк, почему я это сделал.
Я взял мать за руку и сказал:
— Клянусь, я останусь с тобой до того дня, когда ты умрешь.
— Ты клянешься?
— Клянусь.
Стоило мне это сказать, как я решил, что поступил не лучшим образом, более того — режу себя самого, но если угасающая мать просит о неугасимой преданности, что еще остается? Ничего! Особенно после того, как я узнал, что ее будущее далеко от какого-либо благополучия. Что оно ей сулит? Тягостные периоды ухудшения здоровья, перемежающиеся днями ремиссии и ложной надежды на выздоровление, затем новое ухудшение и постоянный гнет усиливающихся физических страданий и страха смерти, которая не будет подкрадываться втихомолку, а издалека даст о себе знать громовыми фанфарами.
Почему я это пообещал? Не потому, что испытывал к ней жалость или был переполнен чувствами. Я испытывал глубокое отвращение к мысли, что человека могут оставить одного страдать и умирать, потому что сам очень не хотел страдать и умирать один, и это отвращение настолько во мне укоренилось, что клятва верности матери являлась скорее не моральным выбором, а моральным рефлексом. Короче, я любвеобилен, но отношусь к этому с прохладцей.
— Ты не замерз? — внезапно спросила мать. Я ответил, что нет. Она показала на гусиную кожу на моей руке. — Пойдем в дом. — И обняла меня за плечи, словно мы были старинные приятели, собравшиеся поиграть на бильярде. Когда мы приближались к дому, по долине вновь разнесся тюремный звонок, и я вдруг почувствовал, что между нами не то опустилась стена, не то одного из нас увели. Я так и не мог решить, что именно произошло.