«А теперь он мой друг, придурок».
Я бы умер за Миллера Стрэттона. За Холдена Пэриша.
За Шайло…
В груди болезненно заныло. Ковальски стукнул по столу, чтобы вывести меня из задумчивости.
– Кажется, вы заслужили репутацию человека, склонного к беспричинному насилию. Верно?
Я напрягся, но промолчал.
«Я пытался. Старался поступать лучше. Стать лучше…»
– Давайте прогуляемся по тропе воспоминаний. – Харрис снова сверился с папкой. – За год в Центральной старшей школе вас отстраняли от занятий по меньшей мере шесть раз. Вандализм, нападение… Два месяца назад вы повздорили с отчимом Миллера Стрэттона. Подвесили его над балконом двухэтажного дома.
Я стиснул зубы. Я никого не подвешивал. Просто перегнул ублюдка Чета Хайленда через ограждение, чтоб отпугнуть от матери Миллера. И это сработало. Но что толку? Этих придурков не интересовала правда, ведь она не укладывалась в уже написанную обо мне историю. Кровью матери. И отца. В моих жилах текла его кровь.
Каков отец, таков и сын.
– Что скажете?
– Чет ему не отчим, – пробормотал я. – Он всего лишь бездельник, ударивший маму Миллера. Но вам ведь плевать на это.
Полицейские переглянулись.
– У вас проблемы с полицией?
На свободу вырвалось старое воспоминание. Сломленная, истекающая кровью мама пыталась забиться в угол, а отец стоял над ней с битой в руке…
«Ты подвел маму, и теперь она мертва», – подумал я. Но к кому я обращался? К полицейским или к самому себе? Они подвели ее, и я тоже. Я не смог ее защитить.
Как не сумел уберечь и Шайло.
Вина, гнев и горе, словно три обезьяны, сидевшие у меня на спине, пронзительно вскрикнули и завыли.
Ковальски одарил меня тяжелым взглядом.
– Ответьте на вопрос, сынок.
– Людям нужна помощь, – проговорил я. – Если им не помогаете вы, то вмешиваюсь я.
– Ну, речь ведь не об охране порядка. – Ковальски закатил глаза. – Чем поможет угроза сбросить человека с балкона?
Я усмехнулся.
– Но ведь после этого он оставил ее в покое, верно?
– А как насчет Фрэнки, два дня назад? Тогда вы тоже «помогали»?
– Я его не трогал.
– Вы не видели Франклина Дауда в ночь на тридцатое июля?
Я поерзал на стуле. Между лопаток, будто насекомое, поползла капелька пота.
– Я ничего не скажу.
– Ну же, Венц, – проговорил Харрис. – Не будем все усложнять. Мы ведь знаем, что произошло.
Ковальски принялся загибать пальцы.
– Ваша ссора с Фрэнки Даудом подтверждена документально. В первый же миг, как вы увидели его, сломали ему нос. Пятьдесят свидетелей подтвердят, что девятого сентября прошлого года вы повалили его на пол на вечеринке в загородном доме. А несколько месяцев назад во всеуслышание заявили, что, если он причинит боль тому, кто вам дорог, вы – цитирую: «вытрясете из него все дерьмо».
Харрис скрестил руки на груди.
– Вы ведь имели в виду Шайло Баррера?
– Да, – согласился я. Самый правдивый ответ из всех, что я дал сегодня вечером.
– Фрэнки причинил ей боль, – продолжил Харрис. – И вы просто исполнили свое обещание и смешали его с дерьмом. Безжалостно. Не так ли?
– Я же сказал, что…
– Он в больнице, Ронан, – вмешался Ковальски. – Борется за жизнь.
Харрис кивнул.
– Это называется мотив.
– А вы сидите здесь с распухшими, покрытыми кровоподтеками кулаками. Но на этот раз вы ни при чем. Вы это хотите сказать?
Я вздернул подбородок.
– Именно это я, черт возьми, и говорю.
Харрис тяжело вздохнул.
– Вы просто усложняете себе жизнь, Венц. В этом деле все просто и понятно. Признайтесь, и, может, вам смягчат приговор. Конечно, если ваша жертва выживет.
Я сжал под столом ноющие руки в кулаки. Я имел право на адвоката. И на телефонный звонок. Но что это даст? Я считался виновным еще до того, как они усадили меня на стул.
Харрис склонил голову набок.
– Хотите знать, что я думаю, Ронан?
Я и так знал, о чем он думал.
Конец пути.
Каков отец, таков и сын.
«Прости, Шайло. Я пытался…»
Детектив склонился надо мной, голос его звучал холодно и непреклонно. Словно захлопнувшаяся дверь.
– Думаю, вы отправитесь в тюрьму на очень долгий срок.
Глава 1. Шайло
Год назад…
– Пора отправляться, – проговорила я, втаскивая чемодан на колесиках в роскошную гостиную в доме тети и дяди. – Мне нужно успеть на самолет.
Я терпеть не могла говорить об очевидном. Однако, если я не объявлю о своем отъезде, сидящая в кухне мама способна и вовсе его проигнорировать. Может, напоминание о том, что она вновь увидит единственную дочь лишь через год, сломит ее холодность и она подарит мне немного тепла.