— Что случилось? — тихо спрашиваю я скорее себя, чем Артема.
Он нехотя поднимает голову и смотрит на меня. В его глазах больше нет боли, только огромная усталость. Артем выпускает меня из объятий и отступает к окну. Уже давно ночь, мне и спать пора, но я очень боюсь, что Баев своим равнодушным холодным голосом сейчас прикажет мне уходить.
Но он говорит совсем другое.
— Что случилось? Вот это, Мира.
Вместо объяснений он снимает запонку с левой манжеты и медленно закатывает рукав.
— Ты однажды спрашивала, откуда он появился, помнишь?
В сознании всплывают смутные обрывки нашей с ним попойки в той комнате.
— Шрам?! — звонко восклицаю я и подхожу к Артему. — У тебя же шрам на руке. Длинный такой…
— Не справился с управлением, — коротко поясняет Баев, из чего я делаю вывод, что он попал в аварию, из-за которой…
— Но ведь рука отлично двигается. Она… она отлично функционирует. — Вспоминаю я, как его пальцы только что «гуляли» по моей обнаженной спине.
Артем громко и зло смеется. В его хохоте — избыток ненависти и боли. Я уже жду нового взрыва, но Баев каким-то образом овладевает собой.
— Нет, Мирослава, она «не функционирует», как ты выразилась. Я никогда не смогу так играть, как на вступительных экзаменах. Даже на своем отчетном концерте в десять лет.
Он устало садится на диван, вытягивает ноги и прикрывает глаза. Молчит. Меня не гонит.
— На вступительных? Ты поступал в консерваторию? — осторожно спрашиваю я. Баев — пианист и явно не любитель, к этому мне надо привыкнуть.
— Разумеется! — начинает раздражаться. — Я туда хотел поступить, не просто так же с шести лет ходил в Гнесинку?!
— Так ты никогда не говорил! Не рассказывал толком про себя.
— Как и ты про прадеда академика-физика.
— Но… я… об этом никто ничего не писал! Я бы нашла! — возмущаюсь я и понимаю, что спалилась.
— Гуглила меня? Так и знал.
— Ничего ты не знал, — огрызаюсь и отворачиваюсь от него. — Я с тобой под одной крышей живу. Должна же я знать…
— Все зачистили, Мира. Я велел. После аварии.
— Мне жаль… правда. — Не знаю, как выразить ему свое сочувствие, чтобы он не принял его за жалость. — Но… но ведь можно играть для себя… наверно?
Баев смотрит на меня так, что я понимаю — глупость сморозила.
— Завтра скажу перевести тебя на юрфак. А физикой будешь заниматься так… для себя!
— Но я не это имела в виду! Я, может, ничего не понимаю в музыке, но…
— Что «но», Мира? — От снисходительного взгляда Баева мне становится неуютно. — Что «но»?! Семь лет в музыкалке, потом четыре года в училище. Вся моя жизнь до восемнадцати лет — это музыка. И она должна была ей остаться навсегда. Но… не сложилось.
Он резко встает с дивана, подходит к одному из застекленных книжных стеллажей и выуживает оттуда хрустальную бутылку. Затем в руках появляется бокал. В этом доме в каждой комнате обязательно где-то прячется алкоголь.
— Настя, кстати, тоже не пошла на первый курс, хотя поступила. Правда, по другой причине.
Опять эта Настя!
— Она тоже пианистка?
— Ее инструмент — виолончель.
— Вы учились вместе, получается?!
— Конечно! А где ты еще встретишь свою пару, если целыми днями торчишь в музыкалке? Кто еще тебя поймет, кроме такого же, как ты? Для кого музыка — главное средство общения с миром?
Мне обидно от его слов. Я вовсе не ревную его, но мне неприятно, что он считает, что я не могу его понять, не чувствую его.
— Поэтому твой рояль стоит в той комнате? — тихо спрашиваю. — Ты на нем больше не играешь, но и не выбрасываешь.
— Потому что это подарок, Мира, — неохотно отвечает Артем. — Подарок бабушки. Она привела меня в школу, она знала меня лучше кого бы то ни было.
— Может… все-таки…
— Нет! Я никогда не буду тем, кем я был когда-то. Может, оно и к лучшему… Знаешь, чем пианисты отличаются, например, от скрипачей или виолончелистов?
— Чем? — Баев делает аккуратный глоток, пристально рассматривает полупустой бокал и не торопится отвечать. — Мне очень интересно, правда.
— Фортепиано — это не оркестровый инструмент. Ты или солист, или никто. Если ты скрипач, можешь быть в оркестре хоть десятой скрипкой, если не стал первой. Тебе все равно есть место. У пианистов все иначе… Наша академия — просто детский сад с точки зрения конкуренции талантов. Пианисту же мало иметь грандиозный дар, нужно уметь себя подать, нужны связи в этом мире, оказаться в нужном месте и в нужное время… Я был готов ко всему. Кроме того, что она меня предаст.