«Конечно, разбойник, конечно, негодяй. И по-прежнему дерзок», — подумал Николай Павлович, удерживая паузу.
— Ты, кажется, оставлял службу?
— Да. В 1816 году вышел в отставку и держал экзамен на звание инженера. У меня с детства были великие наклонности к математике, ваше величество.
— Когда снова вошел в службу?
— В 1822 году по Корпусу инженеров путей сообщения, вернувшись из путешествия по Сибири.
Николай бросал короткие вопросы, Кущин отвечал неторопливо и свободно. Что-то в этом тоне раздражало монарха.
— Так. И что же путешествовал?
— Для пользы отечества. О сем путешествии мною написан труд, изданный Российским географическим обществом. Это помогло также написать ряд уставов и законов по Сибирскому комитету его превосходительства господина Сперанского.
Царь строго повел бровью, показывая, что многоречие спрашиваемого ему не нравится, и тяжело поглядел в глаза Кущину. Он тренировал взгляд ежеутренне перед зеркалом и гордился, что мало кто мог его выдержать. Кущин выдержал. Но холодом потянуло в груди, и совсем некстати заныла нудной болью старая рана.
Получив в прошедшей военной кампании тринадцать ранений, Кущин особенно остро и часто страдал от одного — штыкового в позвоночник.
Боль эта, возникая внезапно, лишала его сил и способности мыслить спокойно. Мучила подолгу и жестоко.
Вот и сейчас, вдруг возникнув, ожгла сердце, и Кущин почувствовал, что бледнеет.
— Что такое, полковник? — с улыбкой спросил Николай, уверовав в столь значительное действие своего взгляда.
— Государь, ранения, полученные в минувшую войну, лишают меня порою здоровья. Прошу великодушно прощения за эту сиюминутную слабость.
— Можешь сесть, — сказал благосклонно Николай и сам мягко и свободно опустился в кресло.
Ему стало легко и даже весело. «Как ловко я развязываю языки этим умникам», — подумал про себя и снова улыбнулся.
Кущин оказался сидящим посреди залы в узком креслице. Прямо перед ним быстро-быстро писал что-то Левашов, и кончики ушей у него от старания шевелились.
— Итак, — Николай Павлович закинул ногу за ногу.
Краешек его вычищенного сапога стал центром внимания Кущина. Надо было сосредоточиться на чем-нибудь очень незначительном, тогда боль затихнет. На сапоге, на мысочке, белело крохотное пятнышко.
— Итак... В силах отвечать нам на вопросы, полковник? — откуда-то издалека донесся голос Николая.
— Да, государь, — пытаясь снова встать, ответил он.
— Можешь сидеть, — разрешил государь. — Учитывая заслуги... — Николай Павлович долго объяснял Кущину, почему дозволил ему сесть.
И Кущин за это время успел разгадать появление пятнышка на сапоге императора. «Незадолго до этого его величество пил молоко. Обыкновенное парное молоко. И вот капелька... Как же вы так, ваше величество, не доглядели...»
— Начнем, — резко произнес Николай, и Кущин вздрогнул. — Приступай, генерал!
Левашов, будто бы впервые увидев Кущина, спросил:
— Чин, имя?
— Инженер-полковник Кущин.
— Принадлежали вы к тайному обществу?
— Нет.
Снова синюшная бледность покрыла лицо, на висках и лбу выступили капельки пота.
— Подожди, генерал, — Николай приподнял на уровне плеча ладонь. — Поскольку болезнь полковника так неожиданно развилась в ту самую минуту, когда он нам более всего нужен здоровым, думаю, что верно будет вручить ему вопросные пункты, на которые он, подумав... — Николай сделал паузу, как бы подыскивая необходимое выражение, — ...подумав, там, где ему никто не будет мешать, даст нам достойные и нужные ответы.
Присутствующие все до единого согласно покивали головами.
Николай Павлович как-то наспех, вполоборота, присел к столу, принял от Левашова перо и набросал на листе, мало заботясь о точности письма, без точек и запятых: «Александр Яковлевич, — он писал, адресуясь к коменданту Петропавловской крепости, генерал-адъютанту Сукину, — присылаемого при сем Кущина содержать строжайше дав писать что хочет так как он больной и раненый то облегчите положение по возможности С.-Петербург 29 декабря 1825 года Николай».
12. ...Но шаги были. Они приближались к дверям. И пока в безмолвии звучали эти шаги...
Я столько читал в литературе о мгновении, за которое человек, находясь в крайней опасности, видит всю свою жизнь в мельчайших подробностях, но сам такого не испытывал никогда, хотя и бывал в крайне опасных ситуациях.
Однажды на меня шел медведь, я отчетливо понимал, что это последние мгновения, но ничего не произошло. Почувствовал, как сам становлюсь зверем, обрастая шерстью, а шапку на голове поднимают волосы.