...И пока в безмолвии камня звучали эти шаги...
Потерял сон. Почти не сплю. Много и хорошо думается, но, попадая на бумагу, эти мысли становятся неповоротливыми. Пропала легкость, с которой прожил тут почти две недели.
...Страшен удел человека, стремящегося делать добро, живущего добром, когда его не хотят понять и даже, наоборот, понимают превратно, считая злодеем...
Лунин пишет: «Вера, постигающая бесконечность, подчинена разуму, который ограничен. В этом заключается внутреннее противоречие. Вера превышает наш разум; но причины, побуждающие веровать, находятся в его компетенции и должны быть ему ясны».
Вчера был шторм. Желтые громадные волны с белым оскалом издалека катили к берегу. Вспомнился Тихий океан. Всесокрушающие валы, стон и рык, и гимн простору. А я плясал от восторга и кричал что-то, подкидывая в небо шапку. Вспомнилась дальневосточная бухта Якшина, уставленная голубыми скульптурами льдин.
А нынче утром я, по обыкновению, выбежал на берег. Еще только-только проклюнулась заря, и море было громадной мягкой шкурой, под которой пульсировала живая кровь.
У самого прибоя кто-то лежал. Я пошел к нему, полный тоски, ожидания и любопытства, которое во всем неопознанном заставляет искать подобие себе.
У прибоя лежал дельфин.
Более совершенного существа мне не приходилось видеть. Он был неправдой, невозможностью, сном, но он был в яви, не живой, но был. И я наклонился над ним, желая, хотя бы в мертвом, увидеть и постичь то, чего никогда не видел и не постигал.
Глядел на дельфина и видел перед собой тайну. Он лежал на боку, и воронье уже успело выклевать правый глаз.
Аккуратно повернул его на живот, как он должен был находиться вживе. Левый глаз тоже был выбит, и на гальку набежала лужица крови. Совсем такой же, как наша, как моя.
Он был затянут в тонкий эластичный скафандр, под которым угадывалось тело. Покров был нежный, но выдерживающий гигантское сопротивление воды при удивительных скоростях. И все-таки он был безукоризненной оболочкой, сохраняющей нечто хрупкое, нечто значительное и важное для Природы.
Он был так точно рассчитан и выявлен, от крохотных крылышек до крохотного мягкого отверстия над глазами! Тело его плавной линией замыкало нечто такое, чему трудно найти обозначение, вероятно, тут ближе всего понятие — сопряжение начала с концом.
Он был сотворен, чтобы являть собой доброе начало жизни; должен существовать без клыков и когтей, чтобы пороть и рвать, без ног, чтобы убегать и догонять, без рук, чтобы хватать и отнимать, убивать и строить, а потом разрушать, что выстроил, теми же руками... С рождения дельфин владеет тем, что для нас стало единственным идолом, которому молимся и которому несем все свои блага и богатства, — скоростью...
Мне не представило труда определить, что дельфин убит человеком...
Над морем по дороге шли два шахтера, отдыхающие тут.
— Ого! — сказал один из них.
— Вот такими и мы будем, — сказал я.
— Такими загорелыми? — уточнил второй.
— Нет. Переродимся в своем стремлении к скорости. Ни рук, ни ног, скафандр и разум...
— Чего ж, конечно! — согласились шахтеры.
Мусса должен был давно получить мое письмо и прислать ответ. Странно его молчание. Написал письма Другу и Феде...
Великий князь Николай мальчиком был чрезвычайно труслив. Он боялся всего и всех. Встречаясь с самым простым офицером, весь съеживался, заранее стягивал с головы шапку, кланялся...
Вероятно, это происходило оттого, что первый учитель — дядька Ламсдорф — вколачивал ему познания ружейным шомполом.
Причем излюбленным местом для удара была голова воспитанника.
Шпицрутен был главным средством воспитания во всю эпоху Николая: он лично учреждал шпицрутен — обыкновенную палку, определяя ее толщину и длину. Присутствовал на экзекуциях.
Во все его правление палками были забиты до смерти тысячи (тысячи!) крестьян и солдат...
Будучи личным цензором Пушкина, ничего не читал, пользуясь только слухами о литературе, теми изустными докладами, которые готовились в Третьем отделении.
На рапорте о возможности перевести Бестужева-Марлинского в гражданскую службу, отбывшего к тому времени десять лет тяжелых наказаний (Алексеевский равелин Петропавловской крепости, ссылка в Якутск, а оттуда на Кавказ рядовым), Николай Павлович начертал собственноручно: «...не Бестужеву с пользой заниматься словесностью; он должен служить там, где сие возможно без вреда для службы. Перевесть его можно, но в другой батальон».
Бестужев был переведен... из пятого черноморского батальона в десятый, в котором и погиб 7 июня 1837 года при взятии мыса Адлер.