Николай Павлович снова плохо видел. Глаза заметало острой влагой, строчки рябили, слова путались. Но он, выпуская целые абзацы и выхватывая фразы, продолжал читать:
«...главное, чтобы на местах стала независимая идея и чтобы русскому позволено было жить...
...Все начальники не любят, чтобы были честные советники, им несносен законный свидетель дела их...
...налоги и бессовестные поборы душат население. Торговля убита. Фабриканты, мастеровые, даже ремесленники-кустари — все отданы в руки полиции. Вы считаете их имуществом, не более, как и крестьян, и народ весь...
...долг государственный уже неоплатный...
...Как можно дойти до такой крайности? Промотать Россию большое злодейство...
...Думаете всех крестьян бессловесно заставить гнуть спину. Подчинить всех граждан одному своему слову, а свободу в мысли и разговоре запретить. За нее в крепость! В Алексеевский равелин! В рудники! В степи холодные! В железа... И это Вы считаете Государством? Вот это-то и невежество есть. Взгляните в себя. Что там? Мерзость одна и бессмыслие вопиющее!..»
Николай швырнул на стол листки.
— В геенну огненную!.. — Перед глазами и впрямь вспыхнул пламень. Потом мрак... Затрепетало сердце, трепет этот был нестерпимый и вместе с тем обморочный. Тело императора слабело и покрывалось испариной. — В прах...
Встал, прошел к окну, все еще незряче вытянув вперед руку, оскользаясь на чем-то мокром и липком, чувствуя, что его вот-вот вырвет.
Он знал власть российскую при Александре. Гнилую, разложившуюся. Кругом лихоимство, злоупотребления. Ложь, ложь, ложь... Неразбериха... Бесконечные обещания скорых перемен и полная апатия к делу. Заговор в армии. Заговор среди фрачников. Болтовня и наглость. Угрозы их Дому и Праву...
Совсем не такой стала Его Россия. Он встряхнул ее, выбивая тысячелетнюю пыль и плесень. Учредил, наставил, повелел. Он создал порядок, почти военный, в канцелярии, министерствах, отделениях, ведомствах... Он установил точное движение бумаг, исключив слово устное в делах государственных. Циркуляр, исполнительность, точная подпись под бумагой и гербовая печать. От Петербурга до малой волости — все подчинено единому табелю, единой воле. Он спас Европу и мир, задушив революцию на пороге. Он...
За окном летела мелкая мокрая крупка, было серо и неуютно под выдутым насквозь небом. И Николай Павлович впервые пожалел о том, что Великий Петр не ограничился тут строительством порта, а возвел столицу Российской империи.
Во всем теле была вялость, — утренняя доза возбуждающих лекарств прекратила действие. Тогда он проглотил новую, увеличив ее против дозволенного врачами втрое. Запил, слыша, как мелко-мелко стучат зубы о закраину стакана. Справившись с неожиданно накатившим приступом, вызвал флигель-адъютанта.
— Графа Орлова! — И, чего никогда не делал раньше, добавил: — И срочно!
Вспомнил покойного Александра Христофоровича, его предупредительную точность во всем, подумал с неприязнью о новом шефе жандармов. Это Орлов пять лет назад подал рапорт о Кущине, предлагая выслать узника на поселение в Сибирь, ссылаясь на его примерную тишину. Николай подписал рапорт с припиской — заключить секретного арестанта в Агадуйский централ.
Он знал, что граф — давняя тайная слабость его жены, но это не волновало и не трогало сердце. Слишком часто бывал Николай Павлович неверен своей супруге, чтобы думать об этом.
В прошлом семьянин, однолюб и страстный любовник единственной во всем мире женщины, он, как и его бабка, со временем стал похотлив и неразборчив в интимных связях. Питая страсть к маскарадам и балам, почти каждый раз по их завершении воспалялся предметом сиюминутного вожделения и так же быстро потухал.
Николай Павлович вернулся к столу, сел в кресло и, вопреки только что принятому решению уничтожить письмо, вдруг начал снова читать, разбирая написанное невооруженным глазом, далеко откинувшись корпусом, держа бумагу в вытянутой руке, на отлете.
«...В бюрократической организации управления царят страх, мелочная формальность...»
Николай, уже не волнуясь, ленивой рукой отбросил страничку, взял следующую, заглядывая в конец ее.
«...а по-Вашему, только что повелеть — и все уже и должно быть. Заблуждение это. Нельзя Вам быть. Вы ничего не знаете...
...Царь ничего не может. А вокруг Вас только те, кому жить надо, вот так, наверху и рядом, и все они хватают, и тащат, и жрут не насыщаясь. А еще делают вид умный да ученый. И орут, и шепчут, и потакают лести Вашей.
А на деле — по-ихнему давно все идет. Проматывают Россию, как наследство чужое. И Вы с ними! Кто Вы? Государь? Нет! Пешка, кукла на ярмарке жизни, ряженый...»