Прошу только учесть, что все эти статьи в разное время была написаны для разных изданий и только сейчас собраны вместе и отредактированы.
ЕСЛИ ДОРОГ ТЕБЕ ТВОЙ ОТЕЦ
Предложение «Литературной газеты» написать статью к 80-летию со дня рождения отца поначалу показалось мне неприемлемым: слишком хорошо помнилась интонация сына одного знаменитого поэта (в то время сыну было лет шестьдесят), с которой он произносил «папочка». Сын поэта был милейший человек, но от этого «папочка» знобило, как от железа по стеклу.
С другой стороны, я не литературовед и, хотя люблю и знаю отцовское творчество, все-таки не осмелюсь углубляться в его оценки, тем более на страницах «Литературки»1.
Но я подумал: вот уже шестнадцать лет как нет отца. За эти годы, кроме заупокойного лома, к ограде его памяти нанесли много мерзости. Может быть, воспользоваться юбилеем как поводом и прервать молчание, которое те, кто его любил, кто дружил с ним, кто был его душеприказчиком, хранили, когда то тут, то там по поводу, без повода и просто по душевной склонности его обливали грязью.
Почему я молчал? Ну, во-первых, по отцовской традиции — никогда не отвечать на ругань. Даже к самым несправедливым статьям, даже к предательствам он относился не просто со спокойным достоинством, а как бы даже испытывая неловкость перед злопыхателями. Когда в конце пятидесятых, после публикации в журнале «Москва» двух его лучших военных рассказов «Пантелеев» и «Ещё один день», Сурков в своей статье обвинил его в очернительстве армии и страны, — тот самый Сурков, который, как знала из отцовских стихов Россия, должен был «помнить дороги Смоленщины», — отец не ответил в печати и не порвал с Сурковым.
Во-вторых, потому, что не хотелось привлекать к этим публикациям дополнительного внимания и принимать участие в разборке грязного белья.
В-третьих, по-честному, все думалось, что кто-то из его читателей и почитателей, из тех, кто несколькими годами раньше, по свежей памяти, пел ему осанну, откликнется возмущенной статьей или хотя бы репликой, чтобы не выглядело это семейной борьбой за чистоту отцовского мундира.
В-четвертых… конечно, сыну свойственно ошибаться в оценках личности отца, но все-таки рискну сказать: отчасти из-за несопоставимости масштабов. Ну, скажем, в отцовских повестях, ставших потом романом «Так называемая личная жизнь», один из самых симпатичных, обаятельных персонажей — Гурский. Ни для кого не было секретом, что не просто прообразом, а, скажем так, моделью для этого героя послужил Александр Кривицкий, товарищ отца по «Красной звезде» и многократный его зам в дальнейших редакторствах. Потом, после отцовской смерти, Кривицкий описал эти годы в своих воспоминаниях. Так вот, в книге отца Кривицкий — Гурский словно увиден через увеличивающую оптику, а в воспоминаниях Кривицкого Симонов — через уменьшающую. Тут, видимо, законы психологии вступают в противоречие с законами физики и маленькому большой кажется меньше…
Теперь о самих посмертных публикациях. Я бы тоже разделил их на категории. Первая — по невежеству или беспардонной лени. Скажем, когда Э. Поляновский в статье, посвященной делу Синявского и Даниэля, вспоминая 1968 год, пишет, что письмо писателей, приветствующих ввод советских войск в Чехословакию, подписал «секретариат Союза писателей», а входили в него… и дальше — перечень фамилий, начиная с Симонова, неплохо бы ему предварительно поинтересоваться, почему именно «секретариат», ведь в те годы очень любили, чтобы добровольные, а уж тем более вынужденные подлости подписывали поименно. И вдруг — «секретариат»? А выяснилось бы, что три секретаря — Леонов, Симонов и Твардовский — отказались это письмо подписывать. В результате чего и возник этот безымянный «секретариат», который Поляновский наконец-то «сумел» расшифровать.
Или статья в «Новом мире». Рецензия на незадолго перед тем вышедшую посмертную книгу отца «Глазами человека моего поколения».
Автор рецензии написал, что читал в юности стихи Симонова, а теперь вот прочел «это» и сравнение молодого Симонова и «этого» вызывает у него ощущение, близкое к рвотному. Все, что было сделано отцом между военными стихами и этой книгой, автор просто не читал — пренебрег. Не захотел он обратить внимание и еще на одно обстоятельство: книгу составили из расшифрованных — частично уже после смерти отца — диктофонных пленок. Складывалась она в соответствии с отцовским замыслом, но представляла собой лишь первую и, может быть, не главную часть рукописи, да и ту не целиком, а с пропусками. Но и предисловия автор читать не стал. Тоже пренебрег. Что ж, Бог ему судья. Судьба автора этой рецензии трагична, говорят, что незадолго до смерти он высказывал сожаление о написанном.