— Дин, сядь, — дёрнул её за рукав блузки Дима Корбут. — На тебя уже все смотрят.
— Да плевать, — не отрывая взгляда от Эрика, отмахнулась Дина.
Однако подходить к нему сейчас не стала, глупо это будет выглядеть. Можно, конечно, прогнать этих дурочек, но нет… момент упущен.
Да и Эрик, пока она колебалась, поднялся и вышел из столовой, в её сторону даже не взглянув.
Одна из девятиклассниц проводила его долгим взглядом, потом наткнулась на Дину и, сразу заробев, отвела глаза.
— Дин, давай я с ним поговорю? — предложил Корбут.
— Я сама должна, — покачала головой Дина.
Первым уроком у них была литература. Полина всё зудела — иди отлежись, проспись, отдохни… Это даже начало раздражать. И вообще всё раздражало. Свет в аудитории горел слишком ярко, аж в глазах резало. И шумели все, как на восточном базаре. Галдели, стучали, двигали стульями, смеялись, даже маркером по доске умудрялись писать с диким скрежетом. Невыносимо просто! Хотелось зажмуриться и заткнуть уши. А ещё лучше — выключить свет и велеть всем замолкнуть.
Наконец начался урок, и стало хотя бы относительно тихо. Нина Лаврентьевна первым делом решила спросить домашнее задание.
— Начнём с желающих, — улыбнулась она. — Итак, Сергей Есенин. «Шаганэ ты моя, Шаганэ». Кто у нас желает рассказать первым?
Дина подняла руку.
— Дина, прошу к доске.
Дина поймала на себе встревоженный взгляд Полины. Та, перегнувшись через проход, что-то зашептала, но слушать подругу Дина не стала. Поднялась, как-то слишком резко, потому что тут же покачнулась, но успела ухватиться за столешницу. Затем сосредоточилась и вышла к доске.
Эрик на неё не смотрел. Бесцельно чертил что-то в тетради. А всех других она попросту не замечала сейчас.
— Слушаем тебя, Дина, — подбодрила её русичка.
— Эрик, — сглотнув вставший в горле ком, произнесла Дина, — прости меня, пожалуйста. Я не знаю, что сказать в своё оправдание. Такие слова нечем оправдать… Я сама себя за них ненавижу. Но на самом деле я так не думаю. Для меня ты… ты самый лучший. И я…
Она запнулась, глядя на него с мольбой. Но Эрик не поднимал глаз, ни разу не взглянул на неё, словно и не слышал. Просто продолжал чертить в тетради безотрывно, только теперь заметно быстрее, с напором, со злостью.
— Прости меня, пожалуйста, — тихо, почти шёпотом повторила Дина и, не дождавшись от него хоть какого-нибудь отклика, медленно вышла из аудитории.
Едва Дина затворила за собой дверь, тут же почувствовала, что пол будто поплыл под ногами, стены накренились и свет стал меркнуть.
В последний момент перед тем, как сознание отключилось, до неё словно сквозь толщу воды донёсся голос куратора: «Дина!».
60
После ухода Дины в классе повисла тишина. Даже Нина Лаврентьевна не сразу решилась её нарушить.
Бездумные круги и восьмёрки, которые Эрик бездумно выводил на последней странице тетради, незаметно превратились в резкие ломаные линии и местами даже прорвали лист до дыр. Только когда Дина ушла, он это заметил и откинул ручку. Выдохнул, отвернулся к окну.
Зачем она это делает? Зачем растягивает агонию? Зачем не даёт умереть тому, чему жить не суждено? Господи, да он и без этих её слов всегда знал, что вместе им не быть. Просто раньше предпочитал не думать об этом, беспечно шёл на поводу желаний — вот и поплатился.
Если бы сразу всё пресёк, если бы просто не позволил себе привязаться к ней, то сейчас не было бы настолько больно. И как вырвать её из сердца, если она уже проникла в каждую клетку, если все мысли только о ней?
И вот сейчас злиться бы на неё, как вчера, после этого злополучного дня рождения. Было бы легче. Злость затмевает боль. Но вот она сказала прости, и горло тут же перехватило. И от злости — ни следа. И внутри всё печёт. И хочется пойти следом. Ну как так-то? И это он ещё посмотреть на неё не решился. Не смог. Чёрт подери, ну почему она просто не оставит его в покое?
Нина Лаврентьевна робко кашлянула и всё-таки продолжила урок:
— Не знаю, ребята, что тут у вас произошло, но давайте вернёмся к Есенину…