— Благодарю вас, ваша милость. — глуховатым грудным голосом ответила Лианна.
— Поздравляю вас с такой невестой, сир Мертон.
— А я благодарю за нее Отца и Матерь, ваша милость. И также молю вас почтить нашу скромную свадьбу своим присутствием.
— Мне нужно возвращаться в столицу, и я не хочу смущать ваших гостей своим присутствием.
— Прошу вас — вдруг сказала Лианна — в знак нашей старой дружбы, ваша милость.
Джон почувствовал, как его губы растягивает невольная улыбка и кивком выразил свое согласие, но, когда пара отошла, покинул зал, в кои-то веки радуясь тому, что король не обязан ничего объяснять.
Необходимости возвращаться в Винтерфелл больше не было, и потому на следующий день снова сидел на почетном месте в большом чертоге Нового замка и снова ел и пил, воздавая должное искусству повара. Кажется, он начал понимать, почему лорд Виман был так толст, да и его сын со временем обещает стать таким же — еда была такой вкусной, что невозможно было пропустить хотя бы одно блюдо из многих.
На этом пиру уже не оплакивали усопшего, а праздновали обручение. И те же гости, что и вчера сидели за столами и провозглашали здравицы в честь жениха и невесты, пили за их родителей, дедов, бабок и предков чуть ли не до десятого колена. Музыканты в углу мешали веселые танцевальные наигрыши и медленные баллады. Лианна, с убранными волосами и в нарядном платье, рядом с Мертоном смотрелась на диво хорошо, и только сейчас Джон понял, что находит ее красивой. Ее красота была не похожа на красоту Дейенерис — яркую, будто из другого мира, поражающую с первого взгляда. Нет, красота Лианны была как негромкое мерцание, чтобы заметить которое, нужно было приглядеться, но, если уж ты его увидел, то с каждым мигом оно все сильнее удерживало внимание. И Джон, словно подчиняясь этому сиянию, встал со своего места и, подойдя к обрученной, протянул ей руку, приглашая на танец. Лианна весело улыбнулась, поднялась со скамьи, бросив взгляд на жениха — тот не замедлил склонить голову, — Джона слегка кольнула угодливая поспешность этого жеста — и, вложив пальцы в руку короля, вышла с ним на середину зала.
Лианна действительно оказалась выше него — совсем чуть-чуть, но танцевать им это не мешало. Ее полудетская угловатость ушла в прошлое, и теперь она двигалась ровно и грациозно, но это была грация скорее охотницы и воина, чем изнеженной леди, чьи руки не касаются ничего тяжелее пялец с вышивкой. Джон вел в танце, вслушивался в музыку, любовался своей спутницей и всем своим существом наслаждался происходящим. На краткий миг он отбросил все то, что всегда довлело над ним — долг, обязанности, клятвы — и был сейчас просто мужчиной, который танцует с красивой женщиной. Невинное и благопристойное развлечение — разве он не может себе этого позволить? Но все прекрасное когда-нибудь кончается, и когда бард перестал играть, Джон вдруг понял, что танец закончился раньше, чем ему бы хотелось. Поклоном поблагодарив леди за танец, Джон проводил ее обратно за стол. Отпуская его руку, Лианна улыбнулась, и, хотя эта улыбка была точно такой же, как все предыдущие — вдруг сердце Джона на миг застыло, а потом рухнуло куда-то в живот, и бешено забилось, от чего у него резко задрожали колени. Сохраняя остатки самообладания, он сел на свое место и, будто прячась ото всех, сделал большой глоток из своего кубка, закашлялся — лорд Мандерли обеспокоенно подался к королю, но тот только махнул рукой — и тщательно вытер лицо салфеткой, пытаясь привести мысли в порядок.
Вслед за Джоном Мертон тоже пригласил Лианну потанцевать. Приказав музыканту играть веселое, он снова вывел девушку на середину зала, но, пользуясь правом жениха, он держался с ней куда более вольно, чем предыдущий кавалер: прижимал к себе крепче, чем позволяли приличия, склоняясь к лицу девушки, шептал ей что-то на ухо, от чего она мило краснела и смеялась, украдкой целовал ее волосы. В Джоне вдруг поднялась волна неприязни к молодому Мандерли, которая перебивала и недавнее удовольствие от танца, и естественную радость за молодую влюбленную пару. Не прощаясь, он покинул большой чертог, надеясь, что прохладный ночной воздух придаст трезвости его мыслям и вернет ему утраченное самообладание. Но от смены обстановки ему не стало спокойнее. Обрывки чувств, мыслей, воспоминаний, и смутное, опасное предчувствие бродило в нем, точно закваска в чане для эля. Джон понимал, что нужно остановить это брожение, пока оно не привело к последствиям, о которых он может пожалеть, но не чувствовал в себе для этого ни сил, ни желания. Жизнь билась в нем, несмотря ни на что. И требовала своего.
========== Глава 2. Маленький, но гордый ==========
Резная барка с вырезанным на носу водяным — гербом дома Мандерли, — приближалась к Медвежьему острову. Море было спокойным, тишину нарушали только крики чаек да скрип уключин. С каждым гребком весла Лианна Мормонт менялась, становилась все более строгой и сосредоточенной. Джону, наблюдавшему за ней с кормы, она все больше напоминала ту сердитую девочку с плотно сжатыми губами, над которой никто не посмел бы смеяться, и одновременно — женщину с боевым топором и младенцем, вырезанную на воротах усадьбы Мормонтов.
А вот Мертон Мандерли, как показалось королю, чувствовал себе не совсем уютно — несмотря на то, что ему предстояло стать ее мужем, а его детям — лордами этого острова, это была земля его невесты и преданность его стойких и суровых обитателей принадлежала ей, а не ему, чужаку, поклоняющемуся южным богам. А может быть, Джон все придумал, и молодой рыцарь просто задумался о предстоящей свадьбе.
Но гордый и скупой на красоты покой этого места сейчас не действовал на Джона. Наоборот, в его душе появлялось все больше вопросов к самому себе. Зачем он здесь? Почему он так легко согласился приехать на эту свадьбу, ведь в его присутствии не было необходимости, а для того, чтобы отдать дань старым союзам, достаточно было подарить молодым какой-нибудь дорогой подарок и поздравить их? Чем он займет оставшееся до свадьбы время? И самый главный вопрос — что он чувствует к Лианне Мормонт? На что надеется? Чего боится? Почему один взгляд на нее порождает в нем такое смятение? Только привычка скрывать свои истинные чувства, воспитанная в нем сначала уделом бастарда, потом — Ночным дозором, а после десятью годами царствования, помогала Джону держать себя в руках и ничем себя не выдавать. Но душевное состояние его оставляло желать лучшего. Все, на что хватало его усилий — это отгонять от себя истинный ответ на все эти вопросы, который витал вокруг него, точно злой призрак, и лучше всего ему помогало сосредоточиться на происходящем, не смотреть на Лианну и не замечать, что каждый раз, когда он слышит ее голос или чувствует на себе ее взгляд, внутри него становится тепло.
Слуги у ворот деревянной усадьбы Мормонтов — древнего и мощного сооружения, но все же недостаточно большого, чтобы называться замком — встретили короля с поклонами и простодушным, но сдержанным гостеприимством. Ему отвели лучшие комнаты, а за столом посадили на почетное место, в то время как хозяйка замка и сир Мертон сели ниже. Джон почувствовал себя неловко — ему вовсе не хотелось причинять кому-то неудобства, но еще один урок, усвоенный им за эти десять лет, гласил: не нарушай установленный порядок без серьезной причины. Когда-то, только став королем, он думал, что чем ближе он будет к народу, тем больше его будут любить, но со временем он понял, что простые люди, помимо милосердия, не меньше ценят в монархе его величие, и его отсвет как будто падает на их бедные и скудные жизни и возвышает их в собственных глазах. Так что, как бы ему ни было это неприятно, он носил корону, когда предпочел бы обойтись без нее, и принимал дорогие подарки от людей, которых терпеть не мог, и на пирах сидел на первом месте, поглощая еду и питье под пристальным взглядом сотен глаз, и по дороге в септу благословлял младенцев, которых ему подносили матери, и теперь Джон тоже знал — вздумай он сесть наравне с леди Мормонт, ее люди скорее оскорбились бы этим, чем обрадовались. А вот она, возможно, его бы и поняла — при мысли о внутреннем родстве с Лианной, которое он почувствовал еще на корабле, его сердце забилось быстрее, и Джон сосредоточился на еде и на том, чтобы его лицо оставалось спокойным и невозмутимым.