— Да…
Последовало новое молчание. Гарсон переменид тарелки и подал бульон. Когда он вышел, Монде сказал:
— Да, я понимаю… ты влюблен, вот и все… Это опасно, я не стану спорить… Но и не смертельно. Не хорошо одно, что твоя жена очевидно все знает…
— Моя жена!? — вскричал Монде,— она не знает ничего.
— Ты думаешь?
— Я в этом уверен!
— Ну, а я этого не думаю.
— Она тебе говорила?..
— Ничего не говорила. Но она казалась мне нервной и встревоженной… Если она и не знает всего наверное, то во всяком случае подозревает… A мне так прямо кажется, что она все знает…
— Все? Ничего она не знает!
— То есть как это — “ничего”? Платонизм, значит, один, а?..
— Ну, да, платониэм, как ты говоришь… Ничего нет, потому что и быть ничего не может. Между нами стоит препятствие, которое сильнее нас…
— Честь?
Тесье отвечал на это лишь пожатием плеч.
— Муж ея твой друг?
— У ней нет мужа…
Монде, который не упускал до тех пор глотать между своими вопросами ложку за ложкой, тепер остановился:
— У ней нет мужа? Так это девица! Ах, бедный мой друг, в какое же болото ты залез!
И вдруг, точно его сразу озарило, вскричал:
— Ах, Боже мой!.. Бланка!.. Бланка Эстев!.. Несчастный! Как это тебе пришло на ум?.. Дочь нашего беднаго друга!.. Подумай только…
— Я все обдумал, мой добрый Монде, и она тоже, могу тебя уверить…
— Так она знает?
— Знает… И любит меня.
Монде в волнении встал и несколько раз прошелся по кабинету, между тем как гарсон переменял приборы:
— Но наконец,— сказал он, успокоившись,— на что же вы разсчитываете? Что думаете делать? Вы ведь уже не дети, в особенности ты? Вы должны же понимать, что это невозможно!
— Мы понимаем это…
И Мишель продолжал, как будто в бреду:
— Да, мы понимаем… мы знаем глубину бездны, которая нас разделяет… мы знаем, что никто не может нас соединить… Есть только один исход, мой друг… и часто это искушение встает передо мной: развестись и жениться на Бланке…
— A твоя жена? — вскричал Монде с сильным жестом.— Ты убьешь ее… A дети? Ты об них-то и забыл?..
— Напротив,— возразил Мишель спокойно,— я думаль о них… и понимаю, что и этот исход так же невозможен… Да я и сжег свои корабли, как ты вчера выразился, сам не подозревая, как ловко пришлись твои слова… Ты прав. Именно, чтобы уничтожить возможность отступления, я и говорил против развода. Политическая ошибка,— сказал Торн…— Но ужь это мне совершенно безразлично! Я не думаю о том, что говорю, что делаю, о своей партии…
— Знаешь-ли, что ты безразсуден! Знаешь-ли, что ведь все это просто… просто смешно, милый друг! Человек твоих лет, при твоем положении…
— Мои лета?.. но я ребенок, мой милый! Моему сердцу всего 18 лет. Я никогда не жил так, чтобы оно могло состареться, и люблю как юноша… Что касается до моего общественнаго положения, то я его каждый день проклинаю. В самом деле, будь я частным лицом…
— Ну, чтобы тогда было?..
— Ах, я сам не знаю, что говорю! Мне знаешь часто представляется, как разоблачится наша невинная тайна, переписка, свидания в церквах… Заговорят в газетах… Начнут рисовать каррикатуры, строчить заметки… Я прослыву за чудовище лицемерия. Мне останется только одно: выйти из числа депутатов и скрыться, замешавшись в толпе, а за собой оставить лай, поднятый во имя оскорбленной мною морали, добродетельной стаей Дилей и ему подобных… Да, я часто подумываю о таком исходе, и уверяю тебя, он ни мало меня не устрашает.
— Да, но ты упускаешь из виду, что твое крушение отзовется и на других. Ты не частное лицо: ты представитель известной социальной группы, известной партии… Более того, я сказал бы, что ты душа страны…
— И ты сказал бы глупость, мой милый! Если я исчезну, явится другой на мое место, более меня достойный, чтобы сыграть мою роль… Например, Торн, котораго почему-то я заслоняю собой. У этого человека нет слабостей. Он не чета другим — смышленый, всегда владеет собой, честолюбив… У меня нет никаких таких качеств, я прост и наивен…
— Искренен,— хочешь ты сказать. — Нет, ты один только и есть такой и потому-то ты и сильнее других и никто другой не может тебя заменить…
— Ты полон иллюзий на мой счет, друг! Но чтобы ни случилось, останусьли я там, где теперь нахожусь, или провалюсь, найдется-ли кто нибудь меня заменить или не найдется, не это меня мучает, не это озабочивает. Когда я думаю о своем положении, а я об этом постоянно думаю, я далеко от политики партий, общественной роли, общественнаго дела… Я думаю только о тех немногих близких людях, которых мои чувства и поступки прямо нятересуют, помимо всяких политических соображений: о моей жене, которую я не перестал в сущности любить, о моих детях, о ней… Увы! вот все эти близкия мне существа и составляют препятствие, связывают меня по ногам и рукам!.. Я могу завоевать счастие, только ценою их страданий… Вот почему я и сказал тебе, что мне нет выхода.