Тесье, в обнявшем его безумии, и не подозревал, что обычная прозорливость покинула его. Он не замечал, что Сусанна страдала, что ее пожирала тоска, которая на все вещи набрасывает траурную дымку. Она стала совершенно равнодушной к хозяйству, к светским обязанностям, она уже не заботилась по прежнему о муже, о детях даже. Да, смех Лавренции более не радовал ее и она оставляла Анни погружаться в задумчивое молчание. Время от времени та или другая из девочек спрашивала ее:
— Мама, ты больна?
И она прижимала дочь в себе, с приливом нежности, и глаза ея наполнялись слезами. Однажды Анни вдруг сказала ей, в порыве того детскаго предчувствия, которое заставляет отзывчиваго ребенка угадывать то, чего он еще не понимает:
— Я не хочу, чтобы ты умерла!
A Сусанна, целуя ее головку, прошептала:
— A я так бы желала умереть!
Их гости, постоянно навещавшие их, близкие знакомые, еще не догадываясь о разыгравшейся драме, замечали однако то, чего не видел Мишель. Порою они толковали между собою о странной перемене в семье Тесье. Долгое время согласие, семейное счастье Тесье составляло предмет общаго удивления, почти обожания, мир, сердечныя, теплыя отношения, постоянно ровное настроение делали привлекательной для всех атмосферу отеля в улице Сен-Жорж. Теперь это сменилось какой-то тяжелой искусственностью, проникшей даже в маленькую гостиную внизу. Иногда Торн или Пейро спрашивали Мишеля:
— Что с m-me Тесье? Она повидимому больна.
Мишель отвечал в удивлении.
— Ничего. Она здорова. Что с нею может быть?
В самом деле, что происходило в этой душе, раненой до самой сокровенной глубины?
В тот день, когда истина внезапно предстала перед нею, Сусанна почувствовала, что жестокий удар разбил все ее счастье. Она упала с высоты таких сладких иллюзий! Это было так чудовищно — человек взрослый, отец семейства, честный деятель у ног молоденькой девушки!… В ту минуту внезапно перед ней разверзлась такая бездна его порочности и лицемерия, что она не могла нарушить спокойствие двух любовников и поспешила затворить дверь, словно желая вырвать из глаз зрелище его позора. Потом, в долгие часы одинокаго отчаяния, задыхаясь от рыданий, она ощущала, как пробуждались в ней, одно за другим, чувства, в первую минуту подавленныя отвращением и ужасом: ревность, точившая ее, и увы! уязвленное самолюбие, которое делало еще более острыми ея мучения, примешивало к отчаянию, охватившему ея сердце, эгоистическую ноту ненависти, жестокости, мести. Потом, когда в ней вновь вернулась способность разсуждать, она поняла истину, поняла, что между Бланкой и Мишелем установилась связь, уже достаточно сильная, но еще быть может не приведшая к преступной развязке, что по всей вероятности они еще борятся с собою. Но хотя это несколько смягчило ея негодование, тем не менее она по прежнему терзалась. Ея воля, парализованная, отступила перед решением.