Разговоры их все продолжают вертеться около одной и той же темы. Монде лишь тогда теряет терпение, когда Мишель позволяет себе нападки за Сусанну. Он ее защищает,— доброе сердце делает его замечательно красноречивым. Тесье с своей стороны тоже волнуется.
— Я считал ее великодушной,— она жестокая…
— Ты хотел что-ли, чтобы она тебя уступила другой и сказала бы ей еще спасибо!..
— Нет… я хотел только видеть ее более развитой, гуманной, сострадательной… Бланка написала ей удивительное письмо: она ей даже не ответила… Эгоизм и самолюбие, ничего больше…
— Молчи, ты клевещешь на нее; ты лучше, впрочем, знаешь сам…
— Я думал, что знаю: я обманывался… Нужна буря, чтобы различить подводный камень на поверхности воды, и только во время кризисов видиш самую глубь сердца… Эгоизм и самолюбие, говорю тебе… да еще немного глупости… Так как должна же она была понять, что такой жертвы, какую она от меня потребовала, я ей не прощу никогда… Тогда как, если бы она позволила мне хоть первое время переписываться… О, я был бы ей обязан вечной благодарностью и дух мой был бы спокойнее.
Однажды, вновь коснувшись этой темы, Тесье неожиданно сказал другу, как будто его внезапно осенило вдохновение:
— Идея, Монде! Что если бы ты написал Бланке, а? Что ты на это скажешь?
Монде вскричал:— Я? но… о чем я буду писать, скажи на милость?
— Видишь-ли,— спокойно объяснил Мишель,— ты можешь ей очень хорошо написать: ты ее достаточно знаешь, и это не покажется странным: ты был другом ея отца…
— Ты тоже.
Монде не обратил внимания на упрек.
— Ты можешь написать ей, что мы вместе говорим о ней… Она тебе ответит… Я узнаю, что с ней…
— A она будет знать, что ты ее помнишь… Нет, нет, мой милый, ты от меня требуешь слишком многого. Я никогда не соглашусь помочь тебе в деле, за которое потом меня будет упрекать совесть. Раз вступив на эту дорогу, ты ужь не пожелаешь остановиться, и ваша связь вновь возобновится, при моем посредничестве. Но я за твою жену, доброе и благородное создание вопреки всему, что ты о ней говорил и которая тебя любит… Я никогда ничего не сделаю, что обратилось бы против нея… тем более, что это опасно и для тебя самого.
Мишель слишком хорошо знал своего друга, чтобы настаивать. Но с другой стороны, мысли, возникшия в нем, не давали ему покоя, преследовали его в уединении прогулок, среди скуки, которая с каждым днем плотнее охватывала его. Кончилось тем, что, несмотря на обязательство, он взялся за перо.
“Я не могу дольше оставаться без известий о вас, Бланка, писал он, я не могу оставаться в неведении, что с вами, где вы, что вы думаете. Я нарушаю данное слово и презираю себя за это; но я еще более презирал бы себя, если бы его не нарушил”.
Он думал, что легко выскажется, что изольет на бумаге всю любовь и всю тоску, которая переполняла его сердце. Но слово слишком бедно, чтобы выразить чувство. Он с усилием продолжал:
“Если бы вы знали, как длинны и печальны дни, эти безконечные летние дни, когда солнце жжет нас пятнадцать часов под ряд, яркое, веселое, равнодушное к нашим горестям! Все прошло: нет ни счастья, ни мира, ни радости, и эти места, которыя я так любил, эти места, где на каждом шагу я нахожу что либо напоминающее прошлое, теперь для меня являются монотонной рамкой, в которой я заключен. Воспоминание о вас все наполняет. Вас одну я ищу в уединении полей,— хотя и отлично знаю, что вас там не найду… Помните-ли вы то лето, которое мы провели вместе здесь, четыре года тому назад. Вы были еще девочкой, готовой лишь обратиться в взрослую особу, и уже таким грациозным существом! Могу-ли я быть уверен, что тогда еще не любил вас?.. Думая о вас, теперь, в этом доме, где вы играли с Анни, я кажется слышу вас смех, ваш голос. Я представляю себе тот день, когда мы вместе посетили церковь. Я должен был вам разсказать историю святого Франциска, вы слушали с большим интересом, и когда мы вышли из храма, я вам купил в книжной лавке “Житие” этого святого.
Мишель остановился, чтобы помечтать мгновение об этом эпизоде. Ему грезился тонкий профиль Бланки, соломенная шляпка, светлое платье, как она остановилась на улице и как открыла книгу. Быть может в первый раз тогда он заметил ея красоту.
“…Сколько воспоминаний! Оне меня окружают, я проникаюсь ими, оне влекут меня к вам… О! прекрасные часы, когда я наслаждался ласками вашей любви, всеми совровищами души вашей, открытой передо нною! Вы были моим светом, при вас расцветала моя душа… Теперь мы разлучены, благодаря жестокости обстоятельств, между нами бездна…”
Он вновь, с безнадежным жестом, оставовился: — К чему писать ей все это? — прошептал он,— к чему?—