— Вы сами видите, что то, чего вы требуете, немыслимо. Он не такой человек, чтобы вынести раскаяние. Он бы слишком страдал…
— Я не знаю, будет-ли он страдать или нет и не хочу знать этого. Скажу откровенно, я столько вывесла, что его горе меня мало трогает.— Не хотите-ли вы, чтобы я еще плакала над его судьбой? У меня не может быть такого романическаго воображения, как у двадцатилетней девушки, я уже пережила возраст, когда всем жертвуют радя любимаго человека. Повторяю: ни его, ни вас я не брала в разсчет, а заботилась только о себе. Одно нужно: кончить все это и именно кончить таким образом. Ни вы, ни он не имеете сил забыть; у вас никогда и не будет достаточно сил для этого, или-же оне явятся слишком поздно. И вы хотите, чтобы я насильно удерживала его, чувствуя, что он отшатнулся от меня, ненавидит, желает, быть-может, избавиться от помехи.
— О,— вскрикнула Бланка,— как вы можете думать, чтобы когда нибудь подобная мысль…
Сусанна перебила ее, пожав плечами:
— Почему-же нет? О, я допускаю, что он, пожалуй, открыто никогда не пожелает моей смерти, но он будет думать о ней и я когда нибудь замечу это… Впрочем, зачем даже идти так далеко; подумайте, хорошо ли нам будет жить вместе, после того, как подобныя воспоминания и недоверие погубят последние остатки привязанности. Нет, нет, видите, есть положения, в какия попасть женщина никогда не может согласиться.
— Но разве я то могу стать в то положение, какое вы мне создаете ценой вашего счастья и страшнаго скандаиа? Вы из собственнаго уважения уступаете мне его, и я из уважения к себе отказываюсь от него!
— Отказываетесь? Но вы не можете от него отказаться; он ваш… вы сами взяли его… Вам не за что благодарить меня, я не приношу вам его в дар, а просто говорю, вы отняли его — берите! О, конечно, в начале вы не думали, что дело примет такой оборот! Господи, я не считаю вас обоих хуже, нежели вы есть на самом деле, не обвиняю в низком разсчете! Как неосторожныя дети, вы играли с любовью, не спрашивая себя, куда это вас заведет, и надеясь иметь возможность управлять ею. Потом, как всегда случается, любовь ваша создала то положение, в каком мы теперь очутились все. Страсть держит вас в своей власти и вы не можете освободиться от ея тирании, да еслибы и могли, то не захотели бы. Я теперь понимаю, что это не вполне ваша вина, так как и вы, и он лучше того, что делаете.
Бланка слушала, не вполне понимая смысл речей оскорбленной женщины.
— Как вы добры,— сказала она и хотела взять руку Сусанны.
— Дайте договорить,— продолжала молодая женщина, отстраняясь,— не восхищайтесь моей добротой. Право, мне почти жаль вас, до такой степени вы мало сознаете то, что вы делаете, и что вас ожидает. Если бы вы поняли меня, вы бы догадались, что я прощаю вас, потому что сами то себя вы никогда не простите. Видите-ли, в моем прощении кроется месть.
Бланка испуганно смотрела на нее.
— О, кончим — проговорила Сусанна,— этот тяжелый и ненужный разговор.— Прощайте, вы знаете дорогу.
Жена Тесье ушла первая, точно она была чужой в этом доме.
На лестнице Сусанна столкнулась с Мишелем. Он шел к себе в кабинет; муж и жена поздоровались легким наклонением головы. Оба были непроннцаемо спокойны и холодны.
Долго просидел Мишель в кабинете, приводя в порядок бумаги. Большую часть он их сжег, оставил только несколько необходимых документов. Между деловыми письмами у него хранилось несколько незначительных записов Бланки. Он перечитал их и тоже бросил в камин. Огонь весело пожирал все, что до сих пор составляло жизнь Тесье. Мишель взглянул на маленькую связку писем и портфель с документами, невольно прошептав: “Только-то!” Его прежде загроможденный стол теперь был пуст; присев в нему, Тесье твердым почерком написал просьбу об отставке, потом еще несколько коротких писем.
Окончив все, он несколько минут задумчиво сидел в кресле, смотря на давно знакомыя вещи, которых он больше никогда не увидит, и в его уме роились воспоминания, связанныя с ними.
— Неужели это правда,— вдруг подумал он, и сейчас же ответил громко:— еще-бы!
Тесье встал, прошелся по вабинету, позвонил камердинера.
— Вещи уложены? — спросил он.
— Да-с.
— Хорошо; велите закладывать.
Уже на пороге Мишель столкнулся с Пейро; журналиста приняли, как всегда.
Пейро услыхал от де-Торна о разводе Тесье и пришел, чтобы узнать кое-какия подробности. Надо сказать, что в эту минуту он руководился желанием разрешить психологическую загадку, а не профессиональным любопытством.
С недовольным жестом Мишел вернулся.
— Что вам угодно, любезный друг? — спросил он стоя.
Пейро запасся предлогом.
— Я бы хотел знать, как “Порядок” должен отнестись в вопросу о новой стачке в Анзене?