“Эта безконечная процедура, вся основанная на лжи, ничто иное, как душу раздирающая комедия, какой-то безпорядочный маскарад! Для развода, вы знаете это, нужен повод, а у нас, повидимому, нет его, по крайней мере, нет достаточно уважительнаго, по мнению закона. Пришлось изобрести предлог; самым подходящим явилось то, что эти господа называют “оскорбительныя письма и оставления супружескаго жилища”. Оскорбительныя письма? Поверите ли, друг мой, у него нашлось печальное мужество прислать мне их. Я знаю, что он ни слова не думал из того, что писал, но между тем, я читала все это со страшной болью в душе. Если бы мне пришлось сделать что либо подобное, у меня бы просто не хватило сил заставить себя сыграть такую роль, и тем отречься от всего нашего прошлаго, загрязнить воспоминания! Только подумайте, эти письма прочтут в суде, я перенесла унижение получить их, а еще мне предстоит худшее: я должна буду слушать, как адвокат читает их, указывая судьям на дерзкия, оскорбительныя выражения, а члены суда, взвесив каждое слово, станут разсуждать, достаточно ли оскорбительны эти письма, чтобы быть поводом к разводу. Скажите, ради Бога, в ком больше жестокости — в законе ли, который требует такого лидемерия, или в человеке, соглашающемся на него? Если бы к этим ужасным письмам он прибавил хотя несколько слов, чтобы попросить прощение за свою отвратительную роль! Но Мишель не сделал этого! Я думаю, он не доверяет мне, боится написать хоть слово, противоречащее тому, что сочиняет его поверенный для успеха процесса, ему страшно, что я покажу это письмо и, пожалуй, замедлю или совсем помешаю произнесению в суде желаннаго для него решения, которое он старается ускорить посредством всех еще оставшихся у него связей. Но ему нечего бояться! Скольбо бы ни пришлось мне страдать, я не захочу изменить сделаннаго. Поправить того, что разделяет нас, нельзя, и когда приговор будет произнесен, мы не станем дальше друг от друга, чем теперь. Самая лицемерная из всех этих пародий, самая варварская и безполезно жестокая — “увещание”. Пришлось перенести и это; закон не поступается ничем. Представьте: в тот день, который председатель суда нарочно посвящает подобным попыткам примирения, одним супругам приходится явиться к нему. Приемная переполнена разводящимися; все стараются принять равнодушный вид или изподтишка, с ненавистью, наблюдают друг за другом. В комнате так много народа, что, вероятно, каждое “увещание” не может затягиваться долго, мне это представляется чем-то вроде гражданскаго брака; несколько обычных вопросов, ответов, которых почти не слушают, и все готово. Мы на особом положении, потому председатель перед нами торжественно разыграл всю свою роль до конца. Он усадил нас, точно мы приехали к нему с визитом, говорил с нами примирительным тоном, любезно, вежливо, ласково, остроумно. Это длилось, по крайней мере, минут двадцать; речь его так и лилась. Мы слушали, подчинившись своей участи, избегая смотреть друг на друга. Собственное краспоречие опьяняло председателя, его доводы казались ему до того убедительными, что он внезапно произнес: “И так все улажено, не правда ли, нет более развода?” Я подала жалобу и потому он обратился ко мне. Нужно было ответить, но волнение мешало мне говорить, сама не знаю, что я пробормотала ему. Наконец, председатель понял, что он попусту расточает свое красноречие, проговорив с сокрушением: “Как жаль, как жаль!” и отпустил нас. “Я исполнил свой долг”, сказал он, вставая с кресла и с грустнын жестом проводил до двери, Когда мы проходили через приемную, Мишель подошел во мне и тихонько сказал “прости”, я ничего не ответила, я поняла, что он просит прощения только за эту комедию, за ложь, а не за что-либо другое. В последний раз мы виделись в тот день, когда он приезжал согласиться со мной, как вести дело, чтобы оно двигалось быстрее, и снова встретимся, вероятно, только на суде. Кончится ли это когда нибудь! Мне все приходит в голову сравнение с долгой агонией, которую смерть не приходит прекратить. A этот остаток безумной надежды… надежды на что? Ведь ничем, рениятельно ничем нельзя поправить сделаннаго зла, ведь самое худшее что может случиться, это если нам откажут дать развод.