Что и говорить о крестьянских семьях! «Каб вы, деточки, часто сеялись, да редко всходили!» — горестно восклицали матери-крестьянки (и тем не менее приговаривали: «Много бывает — а лишних не бывает»). По словам аббата Шаппа, побывавшего в России в Екатерининскую эпоху и общавшегося с императрицей, в среде крепостного крестьянства некоторое безразличие к детям объясняется тем, что «сии плоды законной любви» могут быть «похищены» у родителей в любую минуту хозяином-душевладельцем.[319] Теневыми сторонами крестьянского быта, невозможностью прокормить большое число детей объяснялись случаи их заклада и продажи («А буде я, Василей, на тот срок денег не заплачю, волно ему, Андрею, той моей дочерью Овдотьей владеть и на сторону продать и заложить…»). Однако среди найденных нами закладных на детей XVIII — начала XIX в. не встретилось ни одной написанной матерью: все — по инициативе и решению отцов.[320]
Многодетность могла быть вполне в порядке вещей не только в крестьянской среде («У кого детей много — тот не забыт от Бога»),[321] но и в дворянской семье среднего достатка. М. С. Николева упоминала о семье соседа ее родителей Я. Ф. Бунакова, в которой был сын и девять дочерей.[322] Семьи же с одним-двумя детьми попадались нечасто (за исключением тех, где столько детей выживало и доживало до совершеннолетия, в то время как остальные умирали во младенчестве).[323] «Родилась я, шестая дочь… Нас было уже девять человек, и старшему моему брату шел 23 год, — пишет М. С. Николева. — Теперь бы такое приращение почли бы чуть не несчастием. В то время так не думали: многочисленное семейство не считалось бременем, а благословением свыше. Вся семья встретила радостно мое появление на свет…»[324]
Аналогичные по тональности воспоминания о «великой радости» рождения ребенка (дочери!) можно найти и у А. Е. Лабзиной.[325] Н. Б. Долгорукова (урожд. Шереметева) тоже вспоминала, что «была дорога» своей матери, хотя была у нее уже четвертым ребенком, что день ее рождения «блажили, видя радующихся родителей… благодарящих Бога о рождении дочери…». Мать, писала мемуаристка, «льстилась мною веселиться, представляла себе, когда приду в совершенныя леты, буду добрый товарищ во всяких случаях и в печали, и в радости… пребезмерно меня любила…».[326] В эпистолярном наследии русских государей также можно найти примеры исключительной радости родителей, связанной с рождением именно — как ни странно! — дочерей.[327]
Мальчиков-первенцев (а тем более единственных!) ожидали с еще большим, можно сказать — благоговейным нетерпением и старались спасти от возможных хворей. Чего только не предпринимали! «Помянутый сын их был первым от их брака, в младенчестве был весьма мал, слаб и сух, так что… по тогдашнему обычаю народному, должно было его запекать в хлебе, дабы получил он живости…» — записал Г. Р. Державин[328] («слезы радости потекли из глаз родителей моих при виде нетерпеливо ожидаемого младенца»; ср.: «…как единственный сын, он был всеми в семействе любим и балован до крайности, в особенности матерью, которая, находя в нем одно свое утешение, исполняла все прихоти его и ни в чем не отказывала»). Если была необходимость выбора между сыном и дочкой — невольно (или преднамеренно?) предпочитали спасти и выходить в первую очередь мальчика.[329] Судя по воспоминаниям Е. Р. Дашковой, она особенно берегла сына (по сравнению со старшим ребенком, девочкой). Мальчик с детства рос болезненным ребенком: обнаружившийся рахит и склонность к чахотке (нередкие для Петербурга заболевания) заставили бывшую статс-даму «переменить климат» и отправиться в длительное путешествие «для поправки здоровья детей». Мемуаристка не скрывала, что предполагала сделать все для того, чтобы «имущество мужа целиком перешло к… сыну…», поэтому каждая болезнь сына, особенно инфекционная, «смертельно» ее пугала. Но были и семьи, где столь же ревностно оберегали дочерей и для матерей «не существовало разницы между сыном и дочерью».[330]
В одном из мемуаров конца XVIII в. приводится описание казавшегося необычным поведения выдающегося русского фельдмаршала А. В. Суворова, который вместе с зятем, Н. А. Зубовым, тревожно ожидал рождения первого внука и сына. По словам мемуаристов, он постоянно крестил живот дочки — Н. А. Зубовой (урожд. Суворовой), когда она в первый раз «была в тягости».[331] Другой мемуарист, А. Т. Болотов, вспоминая о детстве, записал, что его «воспитывали с особливым старанием и берегли, как порох в глазе», так как мать его была уже «не гораздо молода и детей родить уже не надеялась, а сына еще ни одно живого не имела, все бывшие умирали в младенчестве…». Аналогичная ситуация сложилась в то время в семьях современников Болотова — Кудрявцевых, Паниных.[332] В мемуарах российских дворянок начала XIX в., часто описывавших «здоровую» жизнь в деревне и «светскую» в столице (причем последняя требовала участия в балах, ношения легких, тонких платьев, не приспособленных к сырой петербургской погоде), часто проскальзывали упоминания о простудах и похожих на нее болезнях, которые «в несколько месяцев страданий, попечений и тревоги»[333] сжигали жизни юных девочек и женщин.
320
Закладная на дочь Овдотью крестьянина Василия Опивохина // РГАДА. Ф. 1134. Оп. 1. Д. 10. Л. 82–84об. (1703 г.); ср. также аналоги: РГАДА. Ф. 1402. Оп. 1. Д. 11. Л. 452 и др; Миненко. С. 147–150.
321
Кузнецов Я. О. Родители и дети по народным пословицам и поговоркам. Владимир, 1911. С. 2.
322
Николева. № 10. С. 144. Ср.: «При родителях нас было пять сыновей и две дочери, но старший не превышал 16-летнего возраста…» (Алтуфьев. С. 34).
327
«…мочно болше раду быть дочери, нежели двум сынам…» (Петр I — Екатерине Алексеевне. 8 янв. 1707 г. // ПРГ. Т. I–II. С. 1).
329
Долгоруков. С. 487 (под 1764 г.); Толченов. С. 214–216; Аксаков. С. 497 («мать не была так ласкова и нежна к ней, как ко мне…»).
332
Болотов. С. 129. Ср.: «Семейство Нефеда Никитича было малое, дети, хотя и рождались, но умирали…» (См.: Корсаков. С. 40) «Шестнадцать лет прожила в замужестве Анна Алексеевна, имея от Петра Ивановича Панина семнадцать человек детей, которые все умирали во младенчестве…» (Карабанов П. Ф. Статс-дамы и фрейлины русского двора в XVIII–XIX вв. // PC. 1871. Т. III. 1-е изд. С. 169).