Высокая детская смертность существовала в семьях всех сословий. Безвременно погибали и отпрыски императорской семьи, и дети простолюдинок: «Дочь императрицы стала предметом ея страсти и постоянных забот. Ея уединенная жизнь стала для нее счастием, как только она вставала, она отправлялась к своему ребенку и не оставляла его почти весь день. Но это счастье продолжалось только 18 месяцев…»[334] Купчиха из семьи Полиловых-Северцевых вспоминала о своем деде, жившем на рубеже XVIII–XIX вв., что «семья его была большая: четыре сына и четыре дочери» (имеются в виду достигшие отрочества или совершеннолетия), но «умерло больше, чем выжило» (в то время как самому деду было всего 40 лет). В книге этой мемуаристки, равно как в воспоминаниях ее современниц, можно найти многочисленные примеры мертворождений, младенческих и детских смертей от гриппа, отравлений, рахита, чахотки, детских и взрослых инфекционных болезней,[335] прежде всего оспы.[336] Сообщениями о детских нездоровьях пестрят и строки писем женщин XVIII — начала XIX в.[337] Даже грудное вскармливание новорожденных матерями-дворянками, бывшее весьма распространенным в семьях среднего достатка («Кормить меня грудью мать моя начала было сама, но, сделавшись нездорова, перепоручила дворовой женщине…»)[338] и являвшееся нормой в крестьянском быту, не спасало от опасностей первого года жизни.
На матерях во всех российских семьях по-прежнему лежала обязанность выхаживания больных детей. Поэтому даже в письмах государынь своим мужьям «детская тема» — это прежде всего тема состояния здоровья детей.[339] Пронзительные по боли и сочувствию строки о том, как жена пыталась выходить сразу двух заболевших корью младенцев, из которых один все же умер, содержатся в «Журнале» Ивана Толченова за 1787 г.[340] «Все печали», которые им с женой пришлось тогда пережить, «судить может только одно родительское сердце», резюмировал автор «Журнала». Дневники матерей-дворянок содержат немало записей рецептов домашних лекарств от разных болезней, а также от ушибов («Ушибы с внутренними кровоизлияниями (гематомами) часто бывали причинами детских увечий и даже смертей. Таким образом погибли несколько детей Н. А. Кудрявцева — правителя Казанского края в петровскую эпоху»),[341] переломов, растяжений и иных недомоганий. Судя по дневнику одной валдайской помещицы 1812 г., к ее больным детям сумели вызвать полкового лекаря лишь один раз за многие годы; в остальных же случаях мать довольствовалась собственными примитивными медицинскими знаниями, которые получила, вероятно, в юности и которые мало расширились позже («к затылку шпанскую муху…», то же средство — «шпанские мухи» наряду с «горчичниками к икрам» и «черный хлеб с уксусом к вискам» упоминает как средство от жара и С. Т. Аксаков).[342] Сходную картину можно было наблюдать зачастую и в столичных семьях: матери лечили и детей, и мужей, и родственников, как умели и как могли.[343]
Мемуары русских женщин из дворянского и купеческого сословий позволяют утверждать, что не только вынашивание и рождение детей, не только забота об их здоровье, но и обязанности «матери и наставницы» в широком смысле слова — повседневная эмоциональная поддержка, воспитание, обучение — рассматривались ими в качестве жизненно определяющих. С. В. Скалон, в частности, вспоминала, что ее «мать одна, с помощью одной лишь старшей дочери занималась нашим (т. е. младших детей. — Н. П.) воспитанием».[344]
Средства и методы воспитания девочек и вообще детей в семьях крестьянских, купеческих и дворянских существенно отличались. В крестьянских семьях все задачи трудового и нравственного воспитания решались, главным образом, силой собственного примера: «Чево себе не угодно, тово и людем не творите». Эффективным средством воспитания были в руках родителей-крестьян пословицы и поговорки, сказки, предания, былички, создаваемые не только в познавательных и идейно-эстетических, но и дидактических целях («Покояй матерь свою волю Божию творит», «Не оставь матери на старости лет — Бог тебя не оставит», «Матернее сердце в детках», «Отцов много — мать одна», «Матерни побои не болят», «Мать и бия не бьет», «Добра, да не как мать» и др.). В фольклоре (и позже в сообщениях информаторов РГО) зафиксирован факт большей мягкости материнского воспитания по сравнению с отцовским.[345]
335
Полилов. С. 25, 64–65; Печерин. С. 614; Дашкова. С. 167; Долгорукова. С. 46; Долгоруков. С. 488; Корсаков. С. 149; Вильмот Марта. С. 441; Аксаков. С. 202.
336
См., напр.: Толченов. С. 31; Дашкова. С. 106; Данилов. С. 61–62; Е. П. Янькова вообще отметила, что в ее «время было больше рябых, чем теперь». См.: Янькова. С. 23; Печерин. С. 596.
337
См. напр., переписку Марфы Петровны Долгоруковой и Марьи Петровны Салтыковой («Есть ли легше Николаюшке и Катеньке от лихоратки?..», «Болит груть и левый бок», «Каровь (кровь. —
339
Петр I — Екатерине Алексеевне. 10 июля 1717 г. // ПРГ. Т. I–II. № 101. С. 73, № 108. С. 77; Екатерина Алексеевна — Петру I // Там же. № 107. С. 76, № 113. С. 80–81 и др.
343
«Грудных трав по 3 или 4 горсти, в четвертной воде вари докамест половина выкипит… от тою немощи поить сколько изволит…» (Из переписки М. П. Долгоруковой. Цит. по: Корсаков. С. 180–181).
345
Письмо Ивана Худякова // Тобольский филиал государственного архива Тюменской области. Ф. 156. Д. 99. Л. 58–59; Даль. С. 385, 387, 392–393; Сборник пословиц А. И. Богданова // Пословицы, поговорки, загадки… № 2658; РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1139. Л. 40.