Помимо нянь, выхаживанием и воспитанием ребенка в раннем детстве по-прежнему много и часто занимались бабушки. Судя по мемуарам многих выходцев из дворянского сословия, проживание внуков у бабушек — по нескольку месяцев, а то и лет — было весьма типично для российского семейного быта. «Бабушка была обрадована несказанно (рождению внука. — Н. П.) и через шесть недель взяла меня, а потом удержала у себя на воспитании… — вспоминал Н. С. Селивановский. — Конечно, странно, что меня уступили старухе, но все объясняю молодостию матери. Шесть лет провел я у бабушки среди старух и женщин». Он отмечал также, что бабушка спала с ним в одной «двуспальной большой кровати и баловала несказанно». Аналогичная ситуация сложилась в семье С. Н. Глинки: когда он рос, его отправляли погостить к бабушке в имение на лето.[360] То, что бабушки — «все бабушки вообще» — не уставали «баловать напропалую», «нежить», угощать всякими лакомствами, потакать прихотям малышей более, чем родные матери, отметили в своих воспоминаниях буквально все, кому пришлось испытать их любовь и «теплоту душевную».[361] Присловье простого народа также зафиксировало «особость» отношения бабушек к внукам и внучкам: «Дочернины дети милее своих».[362]
Огромное почтение внуков к бабушкам объяснялось тем, что к этим женщинам и другие члены семьи часто относились как к хозяйкам, главным распорядительницам имений и душ, от которых могли зависеть судьбы многих людей: «Дом принадлежал бабушке, которая осталась во главе семьи, управляя всеми имениями, — вспоминала С. В. Мещерская. — Бабушка была предметом общей любви и уважения… идеалом grande dame: любезна, обходительна со всеми, великодушна и очень религиозна».[363]
Иной причиной особенного уважения к бабушкам было признание их огромного воспитательного опыта. С одной стороны, бабушки позволяли внукам больше свободы, с другой — умели по-особому «подойти» к ребенку. Н. Вишняков, писавший свои мемуары в середине XIX в., назвал бабушек «смягчающим элементом детства». Марта Вильмонт объясняла сестре в одном из писем, в чем, по ее мнению, состоит «особость» отношений необычной бабушки — президента двух Российских академий Е. Р. Дашковой и ее внуков, в особенности — любимого, Петруши: «С детьми (речь идет о детях ее сына. — Н. П.) она обращается как со взрослыми, требуя от них такого же ума, понимания и увлечений, которые занимают ее собственные мысли».[364]
Наконец, уважительного обращения к бабушкам требовали и дидактические нормы (отразившиеся в том числе и в фольклоре), воспитывавшие в юном поколении уважение к старшим — проявившись даже в известном образе Бабы-Яги, «реально-бытовом образе матриархальной владычицы».[365]
Эти нормы проникли в переписку. «Дорогая и любезная государыня бабушка!» — обращался к царице Евдокии Федоровне (матери царевича Алексея) ее внук, российский император Петр II, осведомляясь о ее «весьма желательном здравии» и прося «отписать, в чем» он может «услугу и любовь свою показать». Что касается самой бабушки, то ей от внука нужны были, главным образом, внимание и память, «чтоб не оставлена была письмами».[366]
Няни, кормилицы, бабушки, родственницы-воспитательницы — все они, однако, отступают перед образами матерей, сохраненными в памяти мемуаристов. Признательностью за материнскую преданность, «чадолюбие», «добродушие», внимание и заботу пронизаны строки многих воспоминаний — и «мужских», и «женских». А. Т. Болотов писал, например, что мать его «крайне любила и не уставала всяким образом нежить». Безграничную любовь к детям и самопожертвование, «всевозможное попечение, которое только можно доставить», исходящее от матери, всю жизнь, не могли забыть М. В. Данилов, Г. Р. Державин и А. Ф. Львов, а их младший современник И. В. Лопухин, потерявший мать в 10-летнем возрасте, описал смерть ее с пронзительной болью: «Я просил Бога очень усердно, чтоб Он лучше отнял у меня палец или даже всю руку, а только бы она не умерла…»[367] Некоторые эмоциональные мемуаристки, вспоминая о матерях («дочерняя любовь заключает в себе массу воспоминаний…»), отмечали, что «ничего не утаивали» от своих «маменек», потому что безмерно «доверяли» им, их «чувствительности», «проникновенности»; по их словам, именно любовь матерей сформировала их нравственное чувство — «честность и благонравие».[368]
360
Назимова. С. 841; Марин С. Н. Полн. собр. соч. М., 1948. С. 48; Селивановский. С. 521; Глинка. С. 17–18.
361
Брусилов. С. 7; Керн. С. 113; Назимова. С. 847; Мещерская. С. 14–17; ср.: «Детей она очень любила и до того баловала, что всякий год посылала к ним в Петербург обоз с разными съестными припасами: вареньем, сухими фруктами, с маслом и с разным соленьем» (Скалон. С. 341). Брусилов Н. П. Воспоминания // ИВ. Т. LII.1893 г. № 4. С. 46–47. Глинка. С. 18.
365
Янькова. С. 26; Никифоров А. И. Кощей. Макар. Яга // Живая старина. 1994. № 2. С. 48–49.
367
Лопухин. С. 3, 4; Державин. С. 135; Записки Алексея Федоровича Львова // РА. 1884. Год 22-й. М., 1884. Кн. 2. № 3–4. С. 225.
368
Головина. С. 1–2, 239; Долгорукова. С. 42; Глинка. С. 4; Лабзина. С. 22–23; Вигель. С. 146; Лопухин. С. 3.