В описанном «самовластье» матери проявилась стойкая российская традиция приоритета материнского слова и поступка по отношению к ребенку, каким бы взрослым он ни был. При всей исключительности описанных эпизодов они отразили особый консерватизм семейно-бытовых отношений, в том числе в среде дворянства. Личностно-эмоциональные отношения матерей и детей, как то замечали сами авторы мемуаров XVIII — начала XIX в., претерпев за более чем вековой период заметную эволюцию, остались важнейшими в цементировании «семейной связки», «силы объединения».
Повзрослевшие сыновья, чувствуя ответственность за тех, кто дал им жизнь, воспитание и образование, став самостоятельными, старались отличиться по службе и тем самым обеспечить старость своих матерей, заслужить их похвалы. Этот мотив особенно ярко прозвучал в переписке рода Раевских, в частности Н. Н. Раевского и его матери Е. Н. Давыдовой-Раевской в 1790-х гг.[383]
Но, несмотря на всю любовь и нежность к детям, в редкой семье родители понимали, что состояние детства — это особое, драгоценное состояние, «золотые дни» — как назвал их С. Н. Глинка, родившийся в 1776 г.[384] Напротив, ранние годы старались «пробежать», как можно скорее, чтобы ребенок не выглядел недоразвитым и глупым недорослем-митрофаном. В течение почти всей первой половины XVIII в., если судить по источникам личного происхождения, в обществе отсутствовало понимание существования особого детского мира. Вплоть до конца столетия не было детской моды: детей одевали, как маленьких взрослых. Показательно, что воспоминаниям раннего детства уделено, как правило, очень мало места в мемуарах первой половины XVIII в. — и в «женских», и в «мужских». Пользуясь словами Андрея Болотова, писавшего свои заметки в конце столетия, «о первом периоде жизни» говорить никто не считал нужным, «ибо не происходило ничего обособливого». Болотову вторил его современник Протасьев: «Лета ребяческие ничьи не интересны».[385]
Осознание ценности детства заметно в первую очередь именно в воспоминаниях женщин:[386] ведь именно для них частная сфера жизни была если не единственной, то главной. Русские дворянки, родившиеся на рубеже веков и писавшие свои мемуары в 20–40-е годы XIX в., характеризовали свое детство, исходя из новой системы ценностей, на которую — пусть опосредованно, косвенно — оказали влияние идеи Руссо. Правда, одна из мемуаристок иронически заметила: «Бабка моя не только не читала сего автора, но едва ли знала хорошо российскую грамоту». Тем не менее русские дворянки в начале XIX в. нередко рассуждали о «правильности» или «неправильности» воспитания, его полноте, качестве, «утонченности», целях.[387] Как заметила Г. И. Ржевская, воспитание «не перерождает человека, а лишь развивает его природные склонности и дает им хорошее или дурное направление».[388]
Многие дворянки, появившиеся на свет в XVIII в., описывая свое детство, вспоминали любимые ими шумные игры («Я любила прыгать, скакать, говорить, что мне приходило в голову»; «Мать давала нам довольно времени для игры летом и приучала нас к беганью, и я в десять лет была так сильна и проворна, что нонче и пятнадцать лет не вижу, чтоб была такая крепость и в мальчике… У меня любимое занятие было беганье и лазить по деревьям…»). В то же время младшие современницы этих мемуаристок, родившиеся на рубеже веков или в первые годы XIX столетия, стремились подчеркнуть роль не столько игр, сколько книг и чтения. «В куклы я никогда не играла, и очень была счастлива, если могла участвовать в домашних работах и помогать кому-нибудь в шитье или вязанье, — вспоминала о себе А. П. Керн, родившаяся в 1800 г. И продолжала назидательно: — Мне кажется, что большой промах дают воспитатели, позволяя играть детям до скуки и не придумывая для них занимательного и полезного труда».[389] Ниже она подчеркивала, что характер ее в детстве сформировала именно «страсть к чтению», заложившая особое видение мира.
Мемуарная литература XVIII — начала XIX в. позволяет сделать одно существенное наблюдение. В русской дворянской культуре сформировалось два пути женского воспитания. Они были противоположны и порождали полярные виды поведения. Один — характеризовался естественностью поведения и выражения чувств. Получившие такое воспитание девушки, выросшие при крепостных няньках, в деревне у бабушек или проводившие там значительную часть года с родителями, умели вести себя сдержанно, но в то же время естественно — как это было принято в народной среде. Для этого типа женщин материнство и все, что с ним связано, составляло главное содержание их частной жизни.
383
Н. Н. Раевский — матери, Е. Н. Давыдовой. 9 июня 1792 г. // Архив Раевских. Изд. П. М. Раевского. Ред. Б. Л. Модзалевского. Т. I. СПб., 1908. С. 9; «Будьте уверены, что сколько понятия только моего доставать будет, конечно все к вашей и братьев пользе стараться буду выполнить…» (Н. Н. Раевский — Е. Н. Давыдовой. 4 мая 1803 г. // Там же. С. 22); ср. также: Н. Н. Раевский — Е. Н. Давыдовой. 26 апр. 1807 г. // Там же. С. 62).
385
Болотов. С. 127; Протасьев. Страницы из старого дневника // Русский быт. Ч. 2. Вып. 3. С. 46.
386
В воспоминаниях мужчин тоже встречаются строки, воспевающие материнскую любовь и свое детство, — но лишь в тех, что были написаны в начале XIX в. См., напр.: Долгоруков. С. 487.
387
Энгельгардт. С. 3; Ростопчина. С. 52. См. также: «Роскошная обстановка и любовь среды, окружающей детство, благотворно действуют на все существо человека и если вдобавок, по счастливой случайности, не повредят сердца, то выйдет существо, не способное на все низкое и отвратительное…» (Керн. С. 101). Ср. рассуждения о воспитании А. Е. Лабзиной [ «Говаривали многие моей матери: отчего она меня так грубо воспитывает? Она отвечала: „Я не знаю, в каком она положении будет, может быть, и в бедном… а всем будет довольна и все вытерпит… А ежели будет богата — то легко привыкнет к хорошему…“» (Лабзина. С. 19)], С. Н. Бибиковой [ «человек с детства должен привыкать к мысли, что жизнь полна горя и страданий…» (Бибикова С. Н. Воспоминания о моем отце Никите Михайловиче Муравьеве // «В потомках ваше имя оживет…». Воспоминания о декабристах в Сибири. Иркутск, 1986. С. 65)].