Об отношении мужей к вопросам контрацепции, сохранения или избавления от беременности сведений в русских епитимийниках и других источниках нет, что и отличает частную жизнь древнерусских женщин от жизни их западноевропейских современниц. Безразличие мужей к здоровью беременных жен характеризуют епитимьи, налагавшиеся на них в том случае, если выкидыши у их жен случались от побоев домашних («аще муж, риняся пьян на жену, дитя выверже»). Подобные случаи избавления от ребенка для женщин наказуемыми не были: церковь, хорошо осведомленная о нюансах супружеских отношений, в таких случаях в них не вмешивалась — ни в X–XV веках, ни позднее. [194]
Неустанная регламентация церковными дидактиками интимной жизни женщин сопровождалась интенсивными проповедями в защиту многочадия. Настойчивая пропаганда идеи о том, что дети являются благом для любой семьи и главным «оправданием» присутствия в ней женщины, привела к тому, что уже в X–XIII веках отсутствие детей стало считаться большим горем («велико зло есть, аще не родятся дети, сугуба брань»). Обращения «жунок, кои хочут родити детя» к «бабам-идоломолицам», знавшим «чародеинные» средства избавления от напасти, вполне объяснимы. Среди исповедных вопросов встречается упоминание о «детской пупорезине» (пуповине), «ложе детинном» (плаценте), которые ворожеи использовали для приготовления снадобий от бесплодия, смешивая их со взварами трав, имевшими антисептические характеристики (омелой, ромашкой). Поразительно, что даже в эпоху Московии (XVI–XVII века) к «бабам», знавшим подобные доступные средства, и у «простецов», и у представительниц привилегированного сословия было больше доверия, нежели к обученным иноземным «дохтурам», а умение женские «недуги целити» во все времена считалось «даром». [195]
Памятники древнерусской литературы, в том числе тексты травников, зелейников, лечебников, а также учительные сборники, говорят о внимании и заботе к беременным женщинам, проявляемым со стороны церковных идеологов. С давних времен, о чем свидетельствуют тексты покаянных книг XII–XIII веков, церковь освобождала беременных женщин от земных поклонов, непосильной работы, подчеркивала опасность потребления в их положении хмельных напитков. После родов, происходивших, как правило, в бане, женщина «рождешая» считалась «нечистой» в течение сорока дней. Церковные нормы исключали в послеродовое время супружескую близость, что снижало вероятность инфицирования женского организма и объективно способствовало сохранению здоровья женщины. [196]
В народной традиции, воспевавшей многочадие, отсутствие детей считалось горем так же, как и в церковной традиции. Летопись сохранила восклицание одного бездетного князя, сетовавшего на то, что «Бог не дал своих родити, за мои грехы». Рождение детей рассматривалось в обеих традициях как главное предназначение женщины, как ее основная работа. Беременную в народе называли «непраздной», и термин этот сохранялся в фольклоре столетиями. В частных письмах представительниц привилегированного сословия чаще употреблялся термин «беременная», и, кстати сказать, в переписке женщин конца XVII века эта тема была одной из ведущих («Отпиши, матушка, ко мне, беременна ль ты?» — весьма частая фраза в письмах от женщины к женщине, особенно родственнице). [197]
Рождение детей, а тем более — частые роды, да еще в бедной семье, были тяжкой женской долей. «Живот болит, детей родит», «Деток родить — не веток ломить» — эти пословицы вряд ли сочинялись мужчинами, не знавшими тягот вынашивания и родов. Без сомнения, их авторы — женщины. Нередкими были преждевременные смерти матерей при рождении очередного «чада». Рожали часто, иногда почти ежегодно, а выживали немногие: один-два ребенка (иногда называется цифры два — четыре), большинство же умирало во младенчестве. В памятниках личного происхождения XVII века можно встретить сведения о семье из пяти человек (муж, жена и трое детей) как многодетной («человек добр и жена его добра, только он семьист, три мальчики у него»). [198]
Само слово «матерство» (материнство) есть в источниках начиная с XI века, но там с трудом можно обнаружить какие-либо проявления чувств матерей к рожденным «чадам». Единственное, что можно установить на основании древнейшего свода законов — Русской Правды (XI век), — так это прямую связь материнства со сложными имущественными отношениями в семье, которые влияли на частную жизнь всех ее членов. По закону мать могла принять (и часто принимала) на себя опекунские функции, получая единоличное право распоряжаться общесемейным имуществом, а также право наделять (или лишать доли) выросших отпрысков. При этом ей давалось право самой выбрать, к кому из детей она питает наибольшую привязанность: «…аще вси сынове будут лиси (выгадывающие), дочери может дати (наследство. — Н. П.), хто ю кормит». Древнерусский закон ставил, таким образом, имущественные отношения в семье в зависимость от индивидуально-психологических: характер распределения общесемейной собственности между наследниками мог отражать степень привязанности к ним матери. [199]
Живые свидетельства такой привязанности найти в ненормативных памятниках раннего Средневековья (летописях и литературе, агиографии) довольно трудно. Разве что к ним можно отнести имена, которые давали матери детям: «Сладкая», «Изумрудик», «Славная», «Милая», — сохранившиеся в скупых на эмоции летописях. Любопытно, что в летописях сохранились только ласковые прозвища девочек, и это противоречит идее предпочтения, оказываемого — если судить по покаянной литературе — сыновьям. Отфильтровав факты реальной жизни, авторы летописей и литературных произведений XI–XIII веков оставляли лишь то, что нуждалось в прославлении и повторении, — положительные примеры для назидания. Поэтому можно утверждать, что описанные в летописях грустные расставания родителей с дочерьми, выходящими замуж и покидающими родительский дом, были характерны для семейных отношений («и плакася по ней отец и мати, занеже бе мила има и млада» [200]).
Сравнительно долго (почти до XIV века) держалась на Руси традиция давать некоторым детям не «отчества», а «матерства» (Олег Настасьич, Василько Маринич), так как родство по матери считалось не менее почетным, чем родство по отцу. [201]Так ощущались отголоски матриархальной ориентированности семейно-родового сознания, и вместе с тем это была форма проявления уважения к матери и женщине в обыденной жизни, аналоги которой трудно обнаружить в Западной Европе.
Выросшие сыновья, как правило, оставались жить в родительском доме. По свидетельству литературных и эпистолярных памятников они старались платить матерям той же любовью и заботой, которую получали в детстве. Уже один из самых ранних дидактических сборников — Изборник 1076 года — содержал требование беречь и опекать мать. Постепенно этот постулат православной этики стал нравственным императивом и народной педагогики. «Моральный облик» выросших детей стал определяться их заботой о матери — больной, немощной, «охудевшей разумом» в старости. В источниках можно найти немало примеров мудрого благословения матерью повзрослевших сыновей, что доказывает сохранявшуюся эмоциональную зависимость детей от матери, взаимосвязь их личных переживаний не только в детстве, но и на протяжении всей жизни. [202]
194
Закон о казнех. XIII в.// Павлов А. С. Книги законныя, содержащие в себе в древнерусском переводе византийские законы. СПб., 1885. Ст. 56. С. 75. Levin Е. Sex and Society in the World of the Orthodox Slavs. 900-1700. Bloomington, 1989. S. 175–178; Вопросы и ответы пастырской практики. XVI в. // РИБ. Т. VI. С. 862. Ст. 28;. В судебных делах конца XVII в. можно встретить жалобы жен на битье мужей (РГАДА. Ф. 159. Дела новой разборки. Д. 1351. Л. 58. (1697 г.).
195
МосДиБП. Отд. 5. № 16. С. 243; Пушкарев Л. Н. Лечебник. С. 70; ЖДР. С. 95; Требник XV в.// РО РНБ. F. п. 1. Собр. Софийской б-ки. № 1083. Л. 360об. — 361. «Едала ли еси детину пупорезину детей хотячи». 1482 г. //Там же. Q. п. 2. № 6/1083. Л. 97; ПоПиФ. С. 222; отчаявшийся от нескольких неудачных родов сестры Борис Годунов выписал для нее «дохтура» из Англии, который, не рассчитывая на дозволение личного осмотра, попросил лишь изобразить Ирину, указав, в каких местах она испытывает боли. Разгневанный царь потребовал немедленно выслать за это «развратника и проходимца» (Скрынников Р. Г. Борис Годунов. М., 1986. С. 114).
196
Требник XIV в. // РГАДА. Чуд. № 5. Л. 71 об. — 72. См. также: ЖДР. С. 85–88; Романов Б. А. Люди и нравы Древней Руси. М., 1947.
197
ПСРЛ. Т. I. С. 593; Словарь. М., 1986. Т. XI. С. 241; ЖСР. С. 268; Физиолог. XV в. // Карнеев А. Материалы и заметки по литературной истории Физиолога. СПб., 1890. С. 281; Отразительное писание о новооизобретенном пути самоубийственных смертей. Старообрядческий трактат против самосожжения. Сообщ. Хр. Лопарева. СПб., 1895. С. 25 (1691 г.) А. Г. Кровкова — П. А. Хованской. Конец XVII в. // Частная переписка. № 132. С. 410; № 138. С. 414.
198
Даль 2. С. 378–379; «В ночи велею божиею женишка моя Евдокеица не розродилась и умре скорою смертию без покаяния и без причастия», — жаловался крестьянин в одном из писем, прося разрешения «беспенно погресть у церкви». См.: ПДП-XVII-ВлК. С. 212; РИБ. Т. VI. Ст. 60. С. 116; Чечулин Н. Д. Города Московского государства в XVI в. СПб., 1889; Рабинович 2. С. 180; А. Ф. Хованская — П. И. Хованскому. Конец XVII в. // Частная переписка. № 4. С. 297.
199
Служебные минеи за сентябрь, октябрь и ноябрь. По русским рукописям 1095–1097 гг. Труд В. И. Ягича. Изд-во ОРЯС АН. СПб., 1886. С. 450; ЖДР. С. 112; Pushkareva N. Was the XVI tha Turning Point? // La donna nell’ economia. XXI settimana di studi instituto internationale di storia economia. Prato, 1989. P. 70–74; ПРП. Т. I. РП. Ст. 106. С. 119; Псковская судная грамота. XIV в. // ПРП. Т. II. Ст. 53. С. 293.
200
ПСРЛ. Т. I. Под 1178, 1187 и 1198 гг. Наиболее распространенные женские славянские имена: Предслава (1104, 1116), Болеслава (1166), Всеслава (1197), Звенислава (1142), Ярослава (1187), Сбыслава (1178), Верхуслава (1137, 1187); норманские — Ольга (1150), Рогнеда (1168), Малфрид (1167). См. подробнее: Погодин М. О частной жизни князей в древности // Московитянин. 1853. № 11 (июнь). Кн. 1. С. 66–67; ПСРЛ. Т. II. С. 443. Под 1187 г.
201
См., напр.: ПСРЛ. Т. II. С. 432. Под 1136 г. Родственниками по матери, выдвинувшимися на крупные государственные посты в X в., были Олег и Игорь Старый, Добрыня и Владимир Святославич. Значимость материнского родства, возможно, следствие скандинавских влияний. См.: Пчелов Е. В. Скандинавская женщина в сагах и русская княгиня в летописях // Национальный эрос в культуре. М., 1995. С. 48–52.
202
ПоТОМ. С. 113; ПДРЦУЛ. СПб., 1897. Вып. III. С. 126, 127; Даль 2. Т. II. М., 1956. С. 308; ПСРЛ. Т. VI. С. 195, 224, 231, 235.