— Погуляем? — предложила после чая Марина, — у нас тут неподалеку хороший лесопарк, можно побродить.
— Заодно и меня проводите, — благодарным тоном хорошо отобедавшего гостя.
— Без меня, — произносит Саша, — мне тут надо в одно место прошвырнуться, ты уж прости.
Он простил Сашу и даже крепко обнялся с ним напоследок. Прощай, Александр Борисович, может, еще встретимся. В Бостоне, Брисбене и прочих «Б» — топонимах. Бирмингеме, к примеру. А еще в Барселоне, Бордо, Бахавалпуре, Болонье, Буэнос — Айресе. Лучше всего в Буэнос — Айресе, потому что вот этого уж точно никогда не будет.
— Ты не очень спешишь? — спрашивает Марина, закрывая за мужем дверь.
— Нет, — с оптимистическими нотками в голосе отвечает он и предлагает прямо сейчас идти в местный лесопарк, видимо, понимая, куда может завести не его фантазия.
— Только надо Машке позвонить, сказать, что мы ушли, — проговорила Марина и пошла звонить.
Лесопарк был скучным, пыльным и очень городским. Деревянные болваны, стоящие по обочинам дорожек, должны были, по всей видимости, изображать героев русских сказок. Множество спущенных с поводков собак, старающихся оправиться им прямо под ноги. Только не надо думать, что они шли молча, нет, разговор был достаточно оживленным, но содержание его пусть каждый представит себе сам. Полчаса такого гуляния оказалось за глаза, аура лопнула и исчезла окончательно. — Если хочешь, можешь не провожать, — сказал он Марине, — До метро провожу, — слабо возразила она.
Он не стал кокетничать и согласился. Осталось дождаться троллейбуса.
(Это просто невыносимо, когда приходится разрушать иллюзии. Повторим, но чего–чего, а такого поворота событий он не ожидал. Не знаю, на что он надеялся, может, рассчитывал, что Марина плюнет на все и, вслед за Машкой, повиснет у него на шее? Довольно наивно, если рассматривать ситуацию такой, как она есть. Впрочем, можно считать, что для него это была последняя возможность, та зацепка за жизнь, которая делает любого из нас человеком во плоти и крови, то есть существом надеющимся. Он надеялся, что что–то может произойти, он хотел этой встречи, он ждал ее с радостью. Проза становится анемичной и бесцветной, ни орхидей, ни анемонов он так и не смог купить. Сейчас подойдет троллейбус, они сядут в него и поедут. Странно, но почти никогда не оставался с Мариной наедине. А если и оставался, то эти моменты можно пересчитать по пальцам одной руки. Загибаем первый: в море. Загибаем второй: тоже в море. Загибаем третий: утром, после возвращения из бухты. Загибаем четвертый: когда она захотела в туалет почти на вершине Ай — Петринской яйлы в ресторане «Кара–голь». Загибаем пятый и последний (поросший волосами мизинец с обстриженным, но не подпиленным ногтем): как это ни странно, сейчас, в троллейбусе, полном мрачного, послерабочего люда, спешащего, как и он, в метро. Толпа прижимает Марину к нему, но это ничего не означает. Любви не вышло, как сказал он ей еще там, в Крыму. Или захотел сказать, что, впрочем, одно и то же.)
Они выходят из троллейбуса, метро рядом, рукой подать. Две минуты на расставание. Вот только отчего–то не хочется. Ей, по всей видимости, тоже, и они начинают прогуливаться взад–вперед у заторенных дверей, ведущих на станцию «Каширская» Московского метрополитена им. В. И.Ленина, ранее им. Л. М.Кагановича. Сколько ни прогуливайся, расставаться все равно придется. Вот сейчас, буквально через несколько секунд. Она обнимает его, а он поцелует ее и скажет: — Все, дружок, до свидания!
— Все, дружок, до свидания, — говорит он, смотря в ее серые, какой–то странной, неправильной формы глаза. — Привет своим, не поминайте лихом! — Поворачивается и ввинчивается в затор. Штопор со скрипом входит в крепкую старую пробку, даже не раскрошившуюся от времени. Перед ним на эскалатор проходит женщина, удивительно похожая на его лечащего врача–нарколога Ирину Александровну Полуэктову. На когда–то лечащего врача. Слава Богу, что это не она, еще не хватало именно сейчас общаться с ней и говорить, что он молодец и что у него все хорошо. Марина, наверное, уже в троллейбусе, интересно, напишут ли они ему, хотя скорее всего, что нет — побоятся. Не дай Бог, если у него будут неприятности, у него их ведь и так всегда хватает. Опять возвращается лихорадка, только радости в ней маловато. Чего не успел, так это рассказать Марине свою жизнь, а ему этого так хотелось. И еще — он ни разу не читал ей стихов, хотя вот это уж точно было бы жлобством. Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря, дорогой, уважаемый, милая, но… Неважно, лучше все равно не сказать и лучше даже не пытаться. Он обессилел, он чувствует, что скоро из него вытекут остатки крови. Подходит поезд, он садится в вагон и повисает на поручнях. Дышат в лицо и затылок, трут, тискают, обжимают со всех сторон. Марина уже дома, моет посуду, ждет прихода Саши. — Зачем он приходил? — спросит вернувшийся Александр Борисович. — А ты не понял? — Неужели КГБ? — Дурак, — скажет ему Марина, — до такого только ты додуматься можешь. — Да, — скажет Саша, — с головой у меня в последнее время явно неважно. — Ничего, — ответит Марина, — скоро это кончится. — Хорошо бы, — вздохнет Александр Борисович и подойдет к телефону звонить о продаже собственных «Жигулей». Не бросать же их просто так!