- Я еще с ума не сошел, - ответил Лаптев, хотя ему более всего на свете сейчас хотелось заменить сына, который может сделать не так, сказать не то.
С тяжким сердцем Лаптев отстал от Алешки,, совсем медленно, будто по инерции, прошел несколько шагов. Поглядел, как мелькнула в дверях фигура сына и исчезла. Отойдя в сторону, Лаптев встал возле самого забора и с какой-то тоскливой обреченностью глядел на черный прямоугольник окна директорского кабинета.
В школьном дворе было темно. Два фонаря тускло светили да голая лампочка над дверью входа, да размытые квадраты окопного света грязно желтели на земле. Сзади, за забором, лежал сквер. Деревьев сейчас, ночью, конечно, не было видно. Лишь тягуче гудели под ветром вершины, да постукивали ветки, да иногда доносился болезненный скрип старого дерева; и сыростью наносило, и так же, как днем, тянуло горечью мокрой тополевой коры.
Все это: и гул, и скрип, и горечь корья - Лаптев ощутил лишь в тот миг, когда подошел к забору. Но уже в следующее мгновение, опершись спиной о ребристый штакетник, Лаптев глядел и глядел на директорское окно, стараясь не пропустить того мига, когда воровато скользнет полоска света в приотворенную дверь и снова пропадет.
"Только бы звонка не было, успели бы до перемены",- подумал Лаптев, и в ту же минуту приглушенно, но слышимо в школе затрещал звонок. "Теперь придется ждать", - подосадовал он и прикрыл уставшие глаза.
Перемена вечерней школы была нешумной. Трое лишь вышли на крыльцо покурить, Лаптеву тоже курить захотелось. И взгляд его упал на светлое окно директорского кабинета. Вначале Лаптев подумал, что он ошибся. Пригляделся внимательнее - ошибки не было. Светилось первое окно справа от входной двери. Лаптев непроизвольно качнулся и шагнул. "Что-то случилось,- подумал он.Алешка попался... Пацан". Но тут же он остудил себя: "Может, просто директриса преподает у вечерников и теперь пришла на перемену".
Но он все же шел к школе. К ступеням крыльца, к желтому свету окна, которое завораживало его, точно ночную бабочку.
Свет потух, когда он был рядом с крыльцом. Через минуту Алешка выбежал из двери и, не заметив отца, помчался через двор. Лаптев поспешил за ним и позвал его свистящим шепотом:
- Алешка-а...
Сын остановился и, не дождавшись, пока отец подойдет, сказал издали, тоже вроде шепотом, но таким, что его на всю округу слышно было.
- Порядок... Все в порядке...
Они пошли той же дорогой, мимо аптеки.
- Почему у директора свет горел? - спросил Лаптев. - Она здесь?
- Нет, - ответил Алешка. - Это Валерка зажигал.
- Дур-рак! - с досадой произнес Лаптев. - Соображения, что ли, нет? Лезут в кабинет директора, как домой. Свет зажигают. Кто-нибудь увидит и скажет, лазили, мол. Что тогда?
- Па-апа, - проговорил удивленный Алешка. - Да ты чего? У Валерки свой ключ. Она ему дала. Он там магнитофоны ставит и другую аппаратуру, чтоб не сперли, в железный ящик. Валерка свободно в кабинет заходит.
Лаптев вздохнул с облегчением, расслабился, замедлил шаг.
- А я уже подумал черт-те чего, - признался он. А подходя к автобусной остановке, предупредил сына: - Матери молчок. Гуляли. Головы у нас заболели, вот и проветривались.
Но матери врать не пришлось. Она встретила их на пороге и сказала:
- Алешка, я сейчас в магазине слыхала, Машину маму увезли в больницу. Ей плохо. Наверное, тебе к Маше надо сходить.
Алешка молча повернулся, но мать остановила его: "Подожди", - и сунула в руки флакончик, сказав:
- Пусть Маша выпьет и брат ее тоже. По столовой ложке. Худа не будет.
Сын убежал, а Лаптев спросил у жены:
- Пустырник, что ли, дала?
- Конечно. Думаешь, девочке легко? Пусть успокоится. Худа не будет.
Лаптев усмехнулся. Жена и свою семью, и всех знакомых настойкой пустырника потчевала. И всегда со словами: "Худа не будет".
- А что случилось-то? - спросил он жену.
- Откуда я знаю? За котлетами в магазине стояли, женщина подошла, рассказывает, она с Балашовой в одном доме живет. Говорит, "скорая" приехала и забрали. Вроде сердечный приступ... А там кто ее знает. Ей не докладывали. Чего ты стоишь? Раздевайся.
- Да, - согласился Лаптев и, снимая пальто, спросил :- Она сердечница, что ли?
- Не знаю, она не моя. Да господи, сейчас все сердечники.
Жена пошла на кухню. Там у нее котлеты жарились. А Лаптев переоделся, телевизор включил.
- Семен! - окликнула его с кухни жена. - Семен! Иди сюда.
Лаптев пришел на кухню, сел у стола, вслух подумал:
- Чего бы поесть? Котлеты - это хорошо, да тяжело на ночь и брюхо растет, - горестно вздохнул он.
- Ты чего же молчишь? - повернулась от плиты жена. - Ничего не рассказываешь? Почему я от чужих людей все должна узнавать?
- Чего тебе рассказывать?
- Как чего, все, - уклончиво ответила жена. - Чем занимаешься, что делаешь?
Лаптев удивленно брови поднял и губы поджал.
- Да, да, да... Нечего брови-то топырить... Чего ты там дурью маешься? Людей смешишь. Тоже мне нашелся туз козырный.
Лаптев начинал понимать, в чем дело, но виду не показывал.
- Ты чего плетешь от села, от города?- спросил он. - Толком говори.
- Не притворяйся, - осадила его жена. - Знаешь, про что я речь веду, про Балашову. Я, Семен, тоже ее жалею, тоже сердце есть. Без мужика осталась, с двумя детьми, несладко, конечно...
- А чего ж ты тогда... восстаешь?
- То, что бабочка замазалась. Тут уже никуда не денешься. Сама влезла, сама и выхлебывай. Тебе туда соваться нечего.
- Да-а, - покачал головой Лаптев. - Ты и вправду все знаешь. Откуда?
- У нас, Сема, не редакция, - усмехнулась жена и, подойдя к столу, уселась против мужа. - Нам не надо телефоны обрывать. И так все новости соберутся. Все знаем и про всех. Потому я тебе и говорю: брось дурью маяться. Балашову не зря уволили, и нечего неприятности себе и нам наживать. Алешка - ребенок, ничего в жизни не понимает. А тебе надо бы поумней быть. Алешку пожурят, тем и кончится. А тебе может хуже быть.
- Ясно, - сказал Лаптев. - Учтем.
- Вот и хорошо, - улыбнулась жена. - Ты, Сема, добрый, это я знаю. Но лопухом тоже не надо быть. Мало ли чего тебе в уши пональют? Тебя обмануть-то в два счета, - поднялась жена и к плите шагнула.