Я сказал:
— Ты прекрасно работаешь, Мелисса. Я очень много для себя узнал. Давай сейчас остановимся, ты не против?
Она заявила:
— Мне не нравится быть одной. Никогда.
— Никому не нравится долго быть одному. Даже взрослые этого боятся.
— Мне это не нравится никогда. Только после дня рождения, когда мне исполнилось семь лет, я стала ходить в туалет одна. Когда закрываешь дверь и тебя никто не видит.
Она откинулась на спинку стула и смотрела на меня с вызовом в ожидании неодобрения.
Я спросил:
— А кто ходил с тобой до того, как тебе исполнилось семь лет?
— Джейкоб и мама, и Мадлен, и Кармела — до того, как мне исполнилось четыре года. Потом Джейкоб сказал, что я теперь уже большая девочка и что со мной должны быть только женщины, и перестал ходить. Потом, когда мне стало семь лет, я решила пойти туда одна. От этого я плакала, и у меня болел живот, и один раз меня вырвало, но я это сделала. Сначала дверь была закрыта немного, потом совсем, но я ее все-таки не запирала. Никак не могла.
Я сказал:
— Ты сделала все очень хорошо.
Она нахмурилась.
— Иногда мне все равно там страшно и хочется, чтобы кто-нибудь был — не смотреть, а просто так, за компанию. Но я никого не прошу.
— Очень хорошо, — заметил я. — Ты боролась со своим страхом и победила его.
— Да, — согласилась она. И удивилась. Явно впервые тяжкое испытание оборачивалось для нее победой.
— А твоя мама и Джейкоб говорили тебе, что ты сделала хорошее дело?
— Угу. — Она махнула рукой. — Они всегда говорят приятное.
— Но ты и правда сделала хорошее дело. Победила в трудном бою. Это значит, что ты можешь победить и в других боях — можешь побороть и другие страхи. Один за другим. Мы можем работать вместе: выбирать те страхи, от которых ты хочешь избавиться, и составлять план, как мы будем это делать, шаг за шагом. Не спеша. Так, чтобы тебе никогда не было страшно. Если хочешь, мы можем начать в следующий раз, когда ты придешь, — в понедельник.
Я встал.
Она осталась сидеть.
— Я хочу еще немного поговорить.
— Мне бы тоже этого хотелось, Мелисса, но наше время кончилось.
— Ну, совсем немножечко. — Это прозвучало с намеком на плаксивость.
— Нам в самом деле пора закончить на сегодня. Встретимся в понедельник, ведь это только…
Я коснулся ее плеча. Она сбросила мою руку, и ее глаза наполнились слезами.
Я сказал:
— Извини, Мелисса. Жаль, что мы не…
Она вскочила со стула и погрозила мне пальцем.
— Если ваша работа — помочь мне, то почему вы не хотите помогать мне сейчас? — Она топнула ногой.
— Потому что наши с тобой занятия должны кончаться в определенное время.
— Почему?
— Думаю, ты сама знаешь.
— Потому что к вам придут другие дети?
— Да.
— Как их зовут?
— Я не могу обсуждать этого, Мелисса. Ты забыла?
— А с какой стати они важнее меня?
— Они не важнее, Мелисса. Ты очень важна для меня.
— Тогда почему вы меня выгоняете?
Я не успел ответить; она разрыдалась и направилась к двери, ведущей в приемную. Я пошел за ней, в тысячный раз подвергая сомнению святость этих трех четвертей часа, это языческое поклонение часовому механизму. Но я также понимал всю важность ограничений. Для любого ребенка, но особенно для Мелиссы, у которой их было, по-видимому, очень немного. Для Мелиссы, которая была обречена прожить годы, когда складывается личность ребенка, в ужасном, безграничном великолепии сказочного мира.
Нет ничего страшнее, чем сказки…
Когда я вошел в приемную, она тащила Хернандеса за руку, плача и повторяя: «Идем же, Сабино!» Он поднялся с испуганным и озадаченным лицом. Когда он увидел меня, выражение озадаченности сменилось подозрительностью.
Я сказал:
— Она немного расстроена. Передайте ее матери, чтобы она позвонила мне как можно скорее.
Непонимающий взгляд.
— Su madre, — пояснил я. — El telefono. Я приму ее в понедельник, в пять часов.
— Окей. — Он пристально посмотрел на меня и смял свою шляпу.
Мелисса дважды топнула ногой и заявила:
— Как бы не так! Я больше никогда не приду сюда! Никогда!
Она дернула его за шершавую коричневую руку. Хернандес стоял и продолжал изучающе смотреть на меня. В его слезящихся темных глазах появилось жесткое выражение, словно он обдумывал, какой карой мне воздать.
Я думал о том, сколько защитных слоев окружали этого ребенка, и о неэффективности всей этой охранной системы.
Я сказал:
— До свидания, Мелисса. До понедельника.