— Что за секреты?
— Я не знаю, — ответила она. — В том-то все и дело. Я ничем не могу этого подтвердить — просто я что-то чувствую. Знаю, что это звучит странно. Ноэль говорит, что я больна паранойей.
— Это никакая не паранойя, — возразил я. — Ты очень любишь свою маму, ты уже много лет заботишься о ней. Было бы противоестественно, если бы ты просто…
Ее напряжение улетучилось. Она улыбнулась.
Я шутливо заметил:
— Ну вот, я опять за свое, не так ли?
Она чуть не рассмеялась, но остановилась в смущении. И я предложил:
— Позвоню сегодня доктору Урсуле, и посмотрим, что она скажет. Согласна?
— Согласна. — Она подошла ближе и записала для меня номер телефона клиники.
Я сказал:
— Ты держись там, Мелисса. Мы с этим справимся.
— Я очень надеюсь. Вы можете звонить мне по личному телефону — номер у вас есть, вы мне вчера звонили.
Она вернулась к кофейному столику, торопливо подобрала свою сумочку и теперь держала ее перед собой, на уровне талии.
Дополнительная защита.
Я спросил:
— У тебя еще что-нибудь?
— Нет, — ответила она, бросив взгляд на дверь. — Вроде бы мы о многом успели поговорить, верно?
— Нам многое пришлось наверстывать.
Мы дошли до двери.
Она повернула ручку и сказала:
— Ну, еще раз спасибо, доктор Делавэр.
Голос звучит сдавленно. Плечи напряжены. Она уходит более скованной, чем пришла.
Я рискнул:
— Ты уверена, что больше ни о чем не хочешь поговорить, Мелисса? Спешить некуда. У меня масса времени.
Она пристально посмотрела на меня. Потом ее глаза захлопнулись, словно защитные шторки, а плечи опустились.
— Это из-за него, — сказала она очень тихим голосом. — Из-за Макклоски. Он вернулся, он в Лос-Анджелесе. Он абсолютно свободен, и я не знаю, что он собрался делать!
8
Я вернул ее в комнату и усадил.
Она сказала:
— Я собиралась упомянуть об этом с самого начала, но…
— Это придает совершенно иной аспект твоему страху перед отъездом.
— Да, но, честно говоря, я бы все равно беспокоилась, даже без него. Он лишь усиливает беспокойство.
— Когда ты узнала, что он вернулся?
— В прошлом месяце. По телевизору показали это шоу, что-то документальное по поводу билля о правах пострадавшего — как в некоторых штатах семья может написать в тюрьму, и оттуда сообщат, когда будет рассматриваться вопрос об условном освобождении преступника. Так что можно протестовать. Я знаю, что он вышел из тюрьмы — много лет назад — и куда-то уехал. Но все равно написала, хотела посмотреть, не удастся ли еще что-нибудь узнать, — наверно, сделала так все по той же причине. Пыталась помочь маме. Из тюрьмы долго не приходило никакого ответа, потом мне сообщили, чтобы я связалась с отделом условно-досрочного освобождения заключенных. Эта была дикая морока — переговоры не с теми, с кем надо, бесконечные ожидания у телефона. В конце концов пришлось отправить письменный запрос. И вот наконец я прорвалась и узнала фамилию его последнего куратора по условному освобождению. Здесь, в Лос-Анджелесе! Но тот больше за ним не наблюдал — Макклоски только что освободили совсем.
— Давно он вышел из тюрьмы?
— Шесть лет назад. Это я узнала от Джейкоба. Одно время я его теребила — хотела узнать, хотела понять. Он постоянно отбрыкивался, но я не сдавалась. Наконец, когда мне исполнилось пятнадцать лет, он признался, что все это время не выпускал Макклоски из поля зрения, узнал, что пару лет назад его освободили и он уехал из штата.
Она сжала маленькие белые кулачки и потрясла ими.
— Этот подонок отсидел тринадцать лет из тех двадцати трех, к которым был приговорен, — ему скостили срок за хорошее поведение. Как это отвратительно, правда? Никому нет никакого дела до жертвы. Его следовало отправить в газовую камеру!
— А Джейкоб знал, куда тот уехал?
— В Нью-Мексико. Потом в Аризону и, кажется, в Техас — работал с индейцами в резервации или что-то в этом роде. Джейкоб сказал, что он пытается надуть отдел досрочного освобождения, чтобы там подумали, будто он порядочный человек, и, что скорее всего, это ему удастся. И он оказался прав, потому что его действительно освободили, и он теперь может делать что хочет. Его куратор Бейлисс — неплохой человек, вот-вот должен уйти на пенсию. И все это вроде бы действительно ему небезразлично. Но он сказал, что очень сожалеет, но ничем помочь не может.
— Он считает, что Макклоски представляет угрозу для твоей матери — или еще для кого-нибудь?