— Все машины, — сказал я. — У вас их много?
Она кивнула.
— Много. Папа любил машины и покупал их до того, как умер. Мама держит их в большом гараже, хотя сама их не водит, и Джейкоб должен их заводить и ездить на них, чтобы у них в моторе ничего не слиплось. Еще есть компания, из которой приезжают мыть их каждую неделю. Джейкоб наблюдает, чтобы они хорошо делали свою работу.
— Похоже, Джейкоб — занятой человек.
— Очень. А у вас сколько машин?
— Всего одна.
— А какая?
— «Додж-дарт».
— «Додж-дарт», — сказала она, задумчиво поджав губы. — У нас такой нет.
— Она не очень шикарная. Скорее, довольно потрепанная.
— У нас есть одна такая. «Кэди-работяга».
— «Кэди-работяга», — сказал я. — Не думаю, что мне приходилось когда-либо слышать о такой модели.
— Это та, на которой мы приехали сегодня. Сюда. «Кадиллак-флитвуд-работяга» 1962 года. Она черная и старая. Джейкоб говорит, что это рабочая лошадка.
— Тебе нравятся автомобили, Мелисса.
Она пожала плечами.
— Не особенно.
— А как насчет игрушек? У тебя есть любимые?
Она снова пожала плечами.
— Не знаю.
— У меня в кабинете есть игрушки. Пойдем посмотрим?
Она в третий раз пожала плечами, но позволила мне проводить ее в кабинет. Как только она оказалась внутри, ее глаза вспорхнули и полетели, останавливаясь на письменном столе, книжных полках, шкафу с игрушками, и вернулись обратно к письменному столу, ни на чем подолгу не задерживаясь. Она сплела пальцы рук, разняла их и стала как-то странно разминать и крутить, будто месила в них комочек теста.
Я прошел к шкафу с игрушками, открыл его и показал ей его содержимое.
— Здесь у меня много всякой всячины. Настольные игры, куклы, пластилин для лепки. Бумага и карандаши тоже есть. И цветные мелки, если тебе нравится рисовать в цвете.
— Почему я должна это делать? — спросила она.
— Делать что, Мелисса?
— Ну, играть или рисовать. Мама сказала, что мы будем разговаривать.
— Мама правильно тебе сказала. Мы будем разговаривать, — сказал я. — Но иногда детям, которые сюда приходят, хочется поиграть или порисовать перед тем, как разговаривать. Так они привыкают к здешней обстановке.
Ее руки задвигались быстрее. Она опустила глаза.
— А потом, — продолжал я, — когда дети играют и разговаривают, им бывает легче рассказать о том, что они чувствуют, то есть легче выразить свои чувства.
— Я могу выразить свои чувства говорением, — сказала она.
— Чудесно, — согласился я. — Давай говорить.
Она уселась на кожаную кушетку, а я опустился в свое кресло, стоявшее напротив. Она еще немного посмотрела по сторонам, потом положила руки на колени и стала смотреть прямо на меня.
Я сказал:
— Ну вот. Давай начнем разговор с того, кто я такой и почему ты здесь. Я психолог. Ты знаешь, что означает это слово?
Она помяла пальцы и стукнула по кушетке пяткой.
— У меня есть проблема, а вы такой доктор, который помогает детям, у которых проблемы, и вы не делаете уколов.
— Прекрасно. Все это рассказал тебе Джейкоб?
Она покачала головой.
— Мама. Доктор Уэгнер рассказала ей о вас — она дружит с мамой.
Я вспомнил, что говорила мне Айлин Уэгнер о кратком разговоре — о девчушке, которая бродит и прячется в большом, пугающем доме, — и задумался над тем, что этот ребенок называет дружбой.
— Но ведь доктор Уэгнер встретилась с твоей мамой из-за тебя, Мелисса, не так ли? Из-за твоего звонка в службу помощи.
Ее тело напряглось, а руки замесили быстрее. Я заметил, что подушечки пальцев у нее розовые и чуть-чуть шелушатся.
— Да, но ей нравится мама.
Она отвела глаза и уставилась на ковер.
— Ну хорошо, — отступился я. — Доктор Уэгнер действительно была права. Относительно уколов. Я никогда не делаю уколов. Даже не умею их делать.
Это не произвело на нее никакого впечатления. Она смотрела на свои туфли. Потом вытянула ноги вперед и стала болтать в воздухе ступнями.
— И все же, — продолжал я, — даже если идешь к доктору, который не делает уколов, иногда бывает страшновато. Оказываешься в новой ситуации, не знаешь, как все будет.
Она резко вскинула голову, зеленые глаза смотрели с вызовом.
— Вас я не боюсь.
— Прекрасно. — Я улыбнулся. — И я тебя тоже не боюсь.
Она взглянула на меня чуточку озадаченно, но в основном с пренебрежением. Знаменитое делавэровское остроумие на этот раз не достигло цели.