Пойду пройдусь немного, потом продолжу письмо, положу на видное место, чтоб не забыть, хотя не забуду — событий здесь — красота! — нет, потому буду подробно описывать свою жизнь, тишайшую жизнь в Пыльве.
Пожелал только что Александре Яновне спокойной ночи и отправился было к себе, но взял ручку, письмо и вернулся на террасу, где мы только что пили с Яновной кофе. При керосиновой лампе вели неспешную беседу, она расспрашивала меня о жизни в Москве, каковая ей кажется блистательной и несколько даже таинственной. О школе я ей рассказал, она одобряет. Но не разделяет моих опасений насчет спец, считает, что языковые школы необходимы (я считаю — нет, и твердо) и что там должны преподавать такие «интеллектуалы и умные» (дословно), как я. Потом она рассказывает о себе, своих новостях — у нее сын женился на армянке, у них двойняшки, представь, белесые, как эстонцы, но с армянскими носами и черными глазами, они приглашают ее к себе, но она не едет, к внукам относится с чистым любопытством и отчужденной приязнью. Только. Ей нравится ее одиночество здесь, в Армению она не поедет никогда, а жена сына говорит, что не поедет в Эстонию — холодно. Ложусь спать, Вит, пока, чего-то устал от кислорода. Допишу после, письмо будет длинное, а получишь ты его не иначе как в октябре.
Компания наша увеличилась, у Августа и Марты поселилась, как всегда, семья из Ленинграда — Милочка Санни с мужем Володей и сыном Митей. Молодая дама, очень хорошенькая, то ли инженер, то ли мнс. Папа Милочки из обрусевших итальянцев (прадед), отсюда и фамилия — Санни. Милочка тоненькая, бледненькая, с большими коричневыми волосами до плеч, оливковый отсвет на скулах, нуль косметики — этакий шедевр! И живет рядом, про меня спрашивала, как говорит Яновна. Готов ли я на необременительный роман? Не знаю, может, и готов, но не очень, наверное не хватает гормонов маскулина. Милочкин муж, толстый белобрысый Володя Краснов, кандидат, лет тридцати, с приличествующей возрасту и рангу фанаберией, имеющий весь джентльменский набор: знание дизайна и применение его на практике, машину «Жигули», умение читать Агату Кристи и Чейза в подлиннике (конечно, кое-как, но пересказать можно и самому понять слегка). Таких парней я знаю: убери у них набор — и такой вот Володя Краснов просто дематериализуется. Не подумай, что я стал старой сплетницей, размышляю на досуге, а выкладываю тебе. Может, скажешь, завидую — что жена красотка? Нет. Володя как-то все время несколько надут и важен и вроде бы чем-то недоволен, и прелесть его жены, мне кажется, проходит мимо него. У меня впечатление, что у него отсутствует орган, который любит (не которым любят — этот есть, наверное). А видел бы ты, как Милочка Санни выходит из озера в белоснежном бикини, и выжимает волосы тонкой оливковой ручкой, а сама вся в брызгах озерных. Такая жена престижна для джентльмена с набором — собственно, она в этот набор входит. А Володя любит слушать Яновну. И если взять мой отсчет от набора, то Яновна со своими театральными историями тоже престижна, тот же Володя будет о ней рассказывать зимними вечерами истории и подавать ее в качестве старой графини или еще чего-либо такого же изумляющего. Кстати, я, рассказывая тебе о Яновне, пытаюсь проникнуть в ее мир, но, увы, — не могу, хотя не так мы и далеки по времени. У Яновны удивительные глаза для старого человека — они ярко-синие и блестят и искрятся, загораясь поистине лиловым огнем во время вечерних бесед за кофе (мы пьем кофе на ночь, и ничего!). Лиловый огонь в ее глазах загорается еще тогда, когда она хочет кого-нибудь обольстить (смеешься, Витвас, медведь сибирский, а ведь это чистая правда, восьмидесятилетняя старуха обольщает, кого захочет. Все мы вьемся вокруг нее как мошки: и постояльцы и ученики). У нее кружок тартуских студенток, она учит их какой-то особой вязи, национальному узору. Студенток — пять, после занятий они не уезжают, а садятся с нами на террасе пить кофе. Реально — она учит их вышивать, плести узоры, а за этой реальностью стоит ее личность, ее духовная жизнь, необъяснимая, глубинная, обо всем она мыслит ярко и неординарно.