«Что же ты Леву Майзеля остановил?»
«Ну, у него красивые слова, эстрада. Не к месту. Эх, Жанка в отъезде! Она бы нашла, что сказать. Умница! И говорит толково. Не слышал?».
«Не довелось. Думаешь, пришла бы?»
«Отчего не прийти. Что было, быльем поросло. Они иногда встречались с Сергеем. По делу».
«Что же тогда все-таки произошло, на распределении?»
«Ну, этого никто не знает. Даже и сама Жанка. Я спрашивал. Только руками разводит. Если кто догадывался, то разве что Наталья. Красавица наша, прекрасная маркиза. Помнишь? Но у нее за семью печатями. Женщина была — скала. Да теперь и она ушла дымком в небо».
Не оборачиваясь, он показал пальцем через плечо.
Минуту-другую мы шли молча.
«А Фельдман-то в Америку подался», — вдруг сказал Холодковский.
Я промолчал.
Фельдман перед отъездом заглянул ко мне — попрощаться. Я спросил, не пожалеет ли? «Пространство памяти объемом в полвека из себя не выкинешь, — отвечал он. — Да и фантомные боли, конечно. И все же... Земля везде кругла», — привел он строчку не печатавшегося тогда стихотворения.
«Я знаю, о чем ты думаешь, но дело всегда обстояло значительно сложнее, чем представляется на первый взгляд», — сказал Холодковский.
Мы вышли за ворота.
«На стоянке служебный автобус, могут подбросить поближе к дому», — предложил Холодковский.
«Хочу прогуляться».
«Ну, перекурим напоследок». Он достал из кармана портсигар.
«Представь себе, бросил».
«А я дымлю по-прежнему. — Щелкнул зажигалкой и сладко затянулся. — Между прочим, перелистал твою последнюю книжку. Есть о чем поспорить. Навестил бы старика. Зачтется. Живу анахоретом. Как Чаадаев. Всякому доброму гостю рад».
«Позвони. Не замедлю».
«Непременно позвоню».
Он не позвонил...
Впрочем, я и не ждал его звонка. Пройдет несколько месяцев, и всё вокруг начнет стремительно изменяться...