— А зачем вы брали такси? Чтобы выспросить все у Джейка?
Внезапно я почувствовал, что он становится мне поперек глотки.
— Пейте лучше свое пиво! — сказал я.
Его глаза вспыхнули злобой. Он попытался встать; бармен глянул — и он остался на месте. Его приятель, на вид крепкий малый, неприязненно взглянул на меня, видимо, пытаясь решить, стоит ли заваривать кашу; но ничего не произошло, и напряжение исчезло.
Я выудил из кармана монетку и пошел к телефону. Смуглая девушка и парень в ковбойской шляпе до сих пор не обращали никакого внимания на нашу перепалку, но когда я прошел мимо их столика, девушка подняла на меня глаза. Мне показалось, что ей нет и восемнадцати, но у нее был такой вид, будто она потратила вдвое больше времени, неистово и целеустремленно убегая от невинности в любой ее форме. Левая ее нога была протянута вдоль столика и обнажена, а ее приятель, хитро скаля зубы, что–то на ней писал губной помадой. Она перехватила мой взгляд и пожала плечами.
Я вошел в будку автомата и, как только притворил дверь, сразу же понял, что нашел то, что искал. Вентилятор был плохо прилажен и работал с неровным дребезжащим гудением.
Я стал быстро соображать. Отсюда он мог видеть, как она вернулась из города — вот почему звонок последовал сразу после возвращения. Правда, горничная сказала, что дважды звонили в ее отсутствие… Ну что ж, он мог звонить и из других мест. Почти наверняка все три раза звонил один и тот же человек.
Я сделал вид, будто позвонил по телефону и, выйдя из будки, быстро взглянул на литературного ковбоя. Возраста он был довольно неопределенного, что–то от 23 до 40, с гладким пухлым лицом переросшего младенца и с намеком на брюшко. Рубашка его, как я теперь разглядел, была не сплошь голубой — перед серый с перламутровыми пуговицами и в каких–то пятнах, как будто запачканный. Глаза — как из голубого фарфора, напоминали глаза ребенка, если бы не выражение лукавого юмора и деревенской хитрости, с которым он сейчас похлопывал девушку по ноге, как будто приглашая ее прочитать написанное на обнаженном бедре.
Я вернулся к своему пиву. Чисто по привычке я стал разглядывать Рупа и его приятеля. Они были настолько разные, будто выдуманы юмористом для контраста. Руп — тощий и смуглый; лицо подловатое, скверное — такие вечно впутываются в скандалы. Но в общем–то выглядит вполне нормальным. Другой — крупный мужчина с лысеющей рыжей головой и большим грубым лицом, явно не дурак подраться, но, похоже, ничего жестокого и порочного. На нем замасленная куртка цвета хаки, а ногти — с черным ободом, как у механиков.
Расспрашивать бесполезно — с момента телефонного звонка прошло больше двух часов. Кроме всего прочего, мне все равно бы не ответили — слишком сильна вокруг атмосфера враждебности и подозрительности.
Я оставил бутылку с пивом и хотел встать из–за стола.
— Вы, кажется, сказали, что вы здесь проездом? — отозвался Руп.
— Совершенно верно.
— Но, должно быть, у вас здесь есть знакомые? Вы только что звонили по телефону.
— Звонил…
— Набрали номер, даже не глядя на цифры?
— Вы что–нибудь имеете против?
— Где вы остановились?
Я обернулся и холодно посмотрел на него:
— Через дорогу… А что?
— Я так и думал.
Олли поставил стакан, который усердно вытирал до сих пор.
— Уходите? — спросил он меня.
— Собирался уходить.
— Может, оно и лучше.
— Почему?
Он пожал плечами:
— Чисто с экономической точки зрения, приятель. Он здесь постоянный посетитель.
— О’кей! — сказал я. — Но если вы его так цените, то может быть временно привяжете, пока я не уйду?
Руп начал приподниматься со стула, а его приятель разглядывал меня с задумчивым видом.
— Отставить! — спокойно сказал Олли, обращаясь к ним. — Мне не хотелось бы вызывать полицию.
— Золотые слова! — бросил я и, положив в карман сдачу, вышел на улицу.
Все, что произошло, было мелко и глупо, но тем не менее у меня было такое чувство, будто это уже намек на то настоящее, что происходит в глубине, — как мелкая рябь на поверхности в том месте, где глубоко внизу течет мощный поток, или как тлеющий огонек, который готов вспыхнуть каждую минуту ярким пламенем.
Меня удивляло, с какой ожесточенностью все они ополчились на миссис Лэнгстон. Видимо — убеждены, что она участвовала в убийстве мужа. Но, с другой стороны, если улики против нее, то почему же ее не арестовали и не привлекли к суду?
Я перешел через шоссе, томившееся в свинцовой жаре наступающего вечера, и меня снова поразил мрачный вид мотеля и окружающей территории. Какому проезжему может прийти в голову остановиться в таком месте? Да, дело явно шло к банкротству. Почему она не попытается посадить хоть какие–нибудь кустики или, наоборот, продать все к чертовой бабушке?