Бруно Ганжен проводил меня до двери. Я пожелал ему спокойной ночи и направился к автомобилю. Тихая, темная, безлунная ночь. Высекая живая изгородь образовывала черные стены по обе стороны владений Ганжена. С левой стороны я увидел в этой черноте едва заметное пятно — темно–серое, овальное.
Я проехал до первого перекрестка, свернул, припарковал машину и вернулся пешком к дому Ганжена. Овальное пятно меня заинтриговало.
Когда я дошел до угла, то заметил идущую по другой стороне улицы женщину. Я осторожно отступил.
Женщина пересекла улицу. Я не мог ее детально рассмотреть. Может быть, она вышла из дома Ганжена, а может, и нет. Может, ее лицо я видел на фоне изгороди, а может, и нет. Игра в орлянку. Я поставил на орла — пошел за ней вслед.
Она вошла в магазин. Там был телефон, по которому она говорила минут десять. Я не пытался подслушать — оставался на другой стороне улицы и наблюдал.
Девушка лет двадцати пяти, среднего роста, неуклюжая брюнетка со светло–серыми припухшими глазами, толстым носом и выступающей нижней губой. Окутана длинной голубой пелериной.
Я следил за ней до самого дома Ганжена, куда она вошла через черный ход. Теперь я не сомневался, что она служит в этом доме.
Я вернулся к автомобилю и поехал в агентство.
— Свяжись с Диком Фоли, — обратился я к дежурному, — и скажи, что для него есть работенка: нужно проследить кое за кем завтра в Уэствуд–парке.
Оставив для Дика адрес и описание девушки, я зашел в свой кабинет, где составил и зашифровал телеграмму в наше отделение в Лос—Анджелесе с запросом относительно последнего пребывания Мэйна в этом городе.
На следующее утро ко мне ворвались Хэкен и Бегг. Я передал им рассказ Ганжена о том, как у Мэйна оказались двадцать тысяч наличными. Они, в свою очередь, рассказали, что некий Банки Даль, известный в городе налетчик, приблизительно со дня смерти Мэйна сорит деньгами; об этом донес один из их информаторов.
— Мы его еще не нашли, — заявил Хэкен, — но вышли на след его подружки. Впрочем, не исключено, что он поживился в другом месте.
Вечером пришла телеграмма из Лос—Анджелеса; сообщалось, что Джеффри Мэйн закончил свои дела с Оджилви в субботу после полудня; сразу же после этого он выписался из отеля и выехал ночным поездом; значит, в Сан—Франциско должен был приехать рано утром в воскресенье. Оджилви заплатил за диадему новыми стодолларовыми банкнотами; указывались номера — наши парни в Лос—Анджелесе узнали их в банке, где Оджилви получил деньги.
Перед уходом домой я позвонил Хэкену и сообщил содержание телеграммы и номера банкнот.
— Мы еще не взяли Даля, — поделился Хэкен.
На следующее утро я получил рапорт Дика Фоли. Девушка покинула дом Ганжена в девять пятнадцать вечера и пошла на угол Мирамар–авеню и Зюйдвуд—Драйв. Там ее ждал мужчина в “бьюике”. Дик дал его описание: около тридцати лет, рост — сто семьдесят семь, вес — примерно шестьдесят; худой, кожа обычная, темные волосы и глаза, продолговатое лицо с острым подбородком; коричневая шляпа, костюм и туфли; серый плащ.
Девушка села в машину; они поехали к пляжу вдоль Грейт—Хайвей, потом обратно; девушка вышла на том же углу Мирамар–авеню и, похоже, вернулась домой. Дик оставил ее и поехал за мужчиной. Тот остановил машину перед зданием “Футурити Эпартментс” на Мейсон–стрит, вошел туда и через полчаса вышел с двумя женщинами и каким–то субъектом. Этот субъект — примерно такого же возраста, как и хозяин “бьюика”, рост — около ста семидесяти двух, вес — килограммов семьдесят пять; темные глаза и волосы, темная кожа, плоское широкое лицо с выступающими скулами. На нем были голубой костюм, серая шляпа, коричневый плащ, черные ботинки; на галстуке Дик заметил жемчужную запонку грушевидной формы.
Одной из женщин — маленькой, худенькой блондинке около двадцати двух лет, другая — года на три–четыре старше, рыжая, среднего роста, нос вздернутый.
Все они забрались в автомобиль и поехали в кафе “Алжир”, где развлекались до часу ночи. Потом вернулись в “Футурити Эпартментс”. В три тридцать мужчины вышли, проехали на “бьюике” до гаража на Пост–стрит, затем пешком пошли в отель “Марс”.
Прочитав все это, я вызвал Микки Лайнхэна, вручил ему рапорт и сказал:
— Проверь, кто эти люди.
Когда Микки вышел, позвонил Бруно Ганжен.
— Добрый день. Есть новости для меня?
— Возможно, — ответил я. — Вы в городе?
— Да, у себя в магазине. Буду до четырех.
— Хорошо. Зайду после полудня.
В полдень вернулся Микки Лайнхэн и доложил:
— Парня, которого Дик видел с девушкой, зовут Бенджамин Уилл. У него есть “бьюик”, а живет он в “Марсе”, номер 410. Торговец, но чем торгует, не знаю. Второй — его приятель, живет в его номере уже два дня. Кто такой, не могу сказать. Он не записывался. Женщины из “Футурити Эпартментс” — проститутки, обитают там в номере 303.
— Минутку, — сказал я и пошел в архив. Там порылся под литерой “у” и вскоре нашел, что искал:
Уилл Бенджамин, он же Бен—Кашлюн. Три года сидел. В прошлом году его снова задержали и обвинили в попытке шантажировать известную киноактрису, но доказать не удалось. По описанию похож на хозяина “бьюика”. На снимке, сделанном полицией, я увидел молодого мужчину с резкими чертами лица и треугольным подбородком.
Я показал фотографию Микки:
— Это Уилл. Поброди за ним немного.
Потом я позвонил в полицейское управление. Ни Хэкена, ни Бегга не застал. Льюис торчал в отделе информации.
— Как выглядит Банки Даль? — опросил я его.
— Минутку… — сказал Льюис. — Тридцать два, шестьдесят семь с половиной, сто семьдесят четыре, плоское лицо с выдающимися скулами, золотой мост в нижней челюсти слева, коричневая родинка под правым ухом, деформированный мизинец на правой стопе.
— Снимки имеются?
— А как же!
— Благодарю. Пришлю кого–нибудь за фотографией.
Я послал за снимком Томми Хауда, а сам пошел перекусить. Затем отправился в магазин Ганжена на Пост–стрит. Мистер Ганжен в этот день был одет еще крикливее: и смокинг теснее, и ваты в плечах побольше. Серые брюки в полоску, ярко–красный жилет и фантастический галстук, вышитый золотом.
— Итак, что вы мне скажете? — спросил Ганжен, когда мы вошли в его контору и сели.
— Есть пара вопросов. Во–первых, кто такая девушка с толстым носом, оттопыренной нижней губой и припухшими серыми глазами, которая живет в вашем доме?
— Ее зовут Роз Рубери. — Его улыбка демонстрировала, насколько ему приятно удовлетворить мое любопытство. — Это горничная моей женушки.
— Эта девушка водится с известным уголовником.
— В самом деле? — Он с явным удовольствием погладил розовой ладошкой свою крашеную бородку. — Но я знаю лишь то, что она — горничная.
— Мэйн не приехал из Лос—Анджелеса на машине с приятелем, как он говорил своей жене. Он выехал в субботу ночным поездом и прибыл в Сан—Франциско на двенадцать часов раньше, чем появился дома.
Бруно Ганжен наклонил голову и захохотал:
— А ведь это прогресс! Прогресс! Правда?
— Возможно. Не помните ли вы, была эта Роз Рубери дома в воскресенье вечером… скажем, с одиннадцати до двенадцати?
— Помню. Была. Точно. В тот вечер моя женушка неважно себя чувствовала. В воскресенье она уходила рано утром, сказала, что поедет за город с друзьями, с кем — не знаю. Вернулась в восемь вечера и пожаловалась на ужасную головную боль. Ее вид меня встревожил, и я часто наведывался к ней — справлялся, как она себя чувствует. Поэтому–то и знаю, что горничная была дома, во всяком случае до часу ночи.
— Полиция показывала вам носовой платок, который нашли вместе с бумажником Мэйна?
— Да. — Он поерзал на стуле; у него был вид ребенка, который таращится на рождественскую елку. — Платок моей жены.