— Мне нечего сказать! — отрезала экономка, продолжая рассматривать крышку стола.
Вода в кофеварке начала булькать. Мейсон прикрутил пламя горелки.
— Я достану чашки и блюдца, — сказала Норма, поднимаясь со стула.
— Сиди, Норма, — скомандовала миссис Витч. — Я сама этим займусь. — Она отодвинула стул, подошла к буфету и вынула несколько чашек с блюдцами. — Им этого будет достаточно.
— Но, мамочка, — запротестовала Норма, — это же чашки для шофера и прислуги.
— Это полицейские. Какая разница?
— Разница большая!
— Не вижу никакой. Знаешь, что сказал бы хозяин, будь он жив? Он не дал бы им ничего.
— Но он мертв! — воскликнула Норма. — Теперь хозяйкой здесь будет миссис Белтер.
Миссис Витч оглянулась и смерила дочь своими матовыми, глубоко посаженными глазами.
— Я не очень–то уверена в этом, — сказала она.
Перри Мейсон налил немного кофе в чашки, после чего вылил его обратно в кофеварку. Когда он повторил эту операцию во второй раз, кофе был черным и дымящимся
— Не могли бы вы достать какой–нибудь поднос? — попросил он. — Я отнесу кофе сержанту Гоффману и Карлу Гриффину, а вы — наверх, полицейским.
Норма молча принесла поднос. Мейсон поставил на него три чашки с кофе и через столовую вернулся в гостиную.
Сержант Гоффман стоял, заложив руки за спину и наклонив голову. Карл Гриффин сидел, откинувшись в кресле, осовевший, с красным лицом и налитыми кровью глазами. Когда Мейсон вошел, говорил сержант Гоффман:
— Вы не так выразились о ней, когда приехали сюда..
— Я был тогда пьян, — ответил Гриффин.
Гоффман не отводил глаз от его лица.
— В пьяном виде люди часто говорят то, что скрывают в трезвом, — заметил он.
Карл Гриффин поднял брови с выражением вежливого удивления:
— Неужели? Никогда не замечал такого.
В этот момент сержант Гоффман услышал за спиной шаги Мейсона. Он повернулся и широкой улыбкой приветствовал дымящийся кофе.
— Отлично, Мейсон. Это то, что нам нужно. Выпейте кофе, Гриффин, и вы сразу почувствуете себя лучше.
Гриффин кивнул.
— Я и так в порядке, но глотну. Ух, как пахнет!
Мейсон подал ему чашку.
— Вы ничего не знаете о существовании завещания? — небрежно спросил сержант Гоффман.
— Я предпочел бы не отвечать на этот вопрос, сержант, если вы ничего не имеете против.
Гоффман принял чашку из рук Мейсона.
— Кое–что имею, так уж странно сложились обстоятельства. Так что прошу ответить на вопрос.
— Разумеется, завещание существует, — неохотно сказал Гриффин.
— И где оно?
— Этого я не знаю.
— А откуда вы знаете о его существовании?
— Дядя сам мне его показывал.
— И что, все его состояние унаследует жена?
Гриффин покачал головой.
— Насколько мне известно, ей достанется пять тысяч, а больше ничего.
Сержант Гоффман высоко поднял брови и присвистнул.
— Это совершенно меняет положение вещей, — сказал он.
— Какое положение вещей? — спросил Гриффин.
— Ну, всю ситуацию, — пояснил Гоффман. — Ее жизненные интересы требовали, чтобы он был жив. Его смерть лишает миссис Белтер почти всего.
— Насколько я знаю, их отношения оставляли желать лучшего, — поспешил заметить Гриффин.
— Это еще ни о чем не говорит, — задумчиво произнес сержант Гоффман. — В таких случаях мы должны прежде всего найти мотив.
Мейсон широко улыбнулся Гоффману.
— Уж не пытаетесь ли вы намекнуть, что это миссис Белтер убила своего мужа? — Он задал этот вопрос таким тоном, как если бы сама мысль об этом казалась ему смехотворной.
— Мы проводим предварительное расследование, Мейсон. Я пытаюсь установить, кто мог убить его. В таких случаях мы всегда прежде всего рассматриваем мотивы. Кому выгодно это убийство? — вот вопрос, на который мы стараемся найти ответ.
— Раз так, — вставил Гриффин, — подозрение должно пасть на меня. — Его голос звучал вполне трезво.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил Гоффман.
— В соответствии с завещанием, — медленно произнес Гриффин, — главным наследником являюсь я. Это ни для кого не секрет. Дядя Джордж симпатизировал мне больше, чем кому–либо на свете. Насколько он вообще был способен симпатизировать, а эта способность, как мне представляется, была у него весьма ограниченной.
— А какие чувства питали к нему вы? — спросил Гоффман.
— Я с величайшим уважением относился к его интеллекту, — ответил Гриффин, старательно подбирая слова, — и очень ценил некоторые черты его характера. Он сумел обеспечить себе абсолютную независимость, поскольку его ум отличался обостренной чувствительностью к обману и лицемерию.
— И каким же образом он достиг абсолютной независимости? — опросил сержант Гоффман.
— Если бы ваш ум отличали эти качества, вам не нужно было бы спрашивать об этом. Дядя Джордж обладал великолепным интеллектом. Он умел заглянуть в душу любого, высмотреть всякую фальшь, всякую ложь. Он принадлежал к людям, которые никогда не полагаются на дружбу и приязнь. Он был настолько независим, что ни в ком не искал опоры, а потому ему не нужны были друзья. Его единственной страстью была борьба. Он боролся со всеми и с каждым в отдельности.
— Только не с вами? — вставил Гоффман.
— Нет, — согласился Гриффин, — со мной он не боролся, так как знал, что я плевал на него и на его деньги. Я не подлизывался к нему, но, с другой стороны, также и не пытался его надуть. Говорил ему то, что думал о нем. Был с ним честным.
Сержант Гоффман прищурил глаза.
— А кто его надувал?
— Что вы хотите сказать?
— Вы утверждаете, что вы не надували его и поэтому он вас любил.
— Да, именно так и было.
— Вы подчеркиваете, что только вы были с ним честным. А другие? Жена, например?
— Он никогда не говорил со мной о жене.
— А она случайно не надувала его? — не отступал Гоффман.
— Откуда я могу знать?
Гоффман не спускал глаз с молодого человека.
— Однако вы не слишком разговорчивы, — заметил он. — Ну что ж, раз вы не хотите говорить, я ничего не могу поделать.
— Но я вовсе не отказываюсь отвечать, сержант, — запротестовал Гриффин. — Я скажу все, что вы хотите.
— Можете ли вы точно сказать мне, где вы находились в то время, когда было совершено убийство?
Гриффин залился румянцем:
— Очень сожалею, сержант, но не могу.
— Почему?
— Потому что, во–первых, не знаю, когда оно произошло, а во–вторых, даже если бы знал, не смог бы ответить, где тогда был. Боюсь, что сегодня я здорово перебрал. Сначала был в обществе одной молодой особы, а попрощавшись с ней, завернул в кабак, потом в другой. Когда двинулся домой, прокололась эта чертова шина, а заменить ее — сил не было. Сами понимаете, в таком состоянии… Представляете, дождь хлещет, как из ведра, а я ползу с черепашьей скоростью на спущенном колесе; казалось, сто лет пройдет, пока доберусь до дому.
— Фактически вся камера изорвана в клочья, — согласился сержант Гоффман. — Кстати, кто–нибудь еще знал о завещании вашего дяди? Кто его видел, кроме вас?
— Мой адвокат.
— Значит, у вас есть адвокат?
— Разумеется. Почему бы нет?
— Кто ваш адвокат?
— Артур Этвуд. Его контора в Мютюэл—Хауз.
Сержант Гоффман повернулся к Мейсону:
— Я не знаю такого. А вы, Мейсон?
— Да, я его видел раза два. Лысый такой тип. Когда–то специализировался на делах по возмещению за нанесение телесных повреждений. Он улаживает свои дела без суда и, как правило, получает приличные компенсации.
— Как случилось, что вы видели завещание в присутствии вашего адвоката? — обратился Гоффман к Гриффину. — Согласитесь, это достаточно необычно: завещатель приглашает наследника вместе с его адвокатом, чтобы показать им завещание.
Гриффин сжал губы.
— Об этом вы должны будете поговорить с моим адвокатом. Это сложное дело, и я предпочел бы его не обсуждать.
— Хватит этих вывертов! — буркнул сержант Гоффман. — Говорите, как это было? Быстро!
— Что это значит? — возмутился Гриффин.