Он бережно завернул окурок в бумагу.
— Что–нибудь еще, инспектор? — поинтересовался я.
— Кое–что. Я познакомился с одним старожилом и расспросил его насчет глубины воды под мостом. Так вот, почти везде она не превышает во время отлива трех футов. За исключением одного места — той самой впадины, где мы удили. Диаметр ее около пятидесяти, а глубина — от двадцати до тридцати футов. Так что все было тщательно продумано. Бр–р–р! Как представишь себе эту картинку: темная толща воды, медленно колышущиеся волосы, крабы, со всех сторон подбирающиеся к ее белому телу, рыбы, почуявшие запах добычи. Дочиста обглоданные кости, а над ними медленное равнодушное океанское…
— Мейер!
— Прости, друг, голод всегда вызывает во мне прилив поэтического вдохновения. Тревис, сынок, ты неважно выглядишь.
— Сейчас пройдет. Твой поэтический дар весьма реалистичен. Там действительно было чертовски темно, и первое, что я нащупал, — ее колышущиеся волосы. Если бы она не вцепилась мне в руку, я решил бы, что все уже кончено. Да, Мейер, там было темно и холодно. И очень неприятно.
— Прости, я был несколько вульгарен. У нас найдется лук для яичницы?
Мы допивали кофе, когда она вышла из каюты и молча прошла в ванную. Через несколько минут она появилась в дверях. На ней были черные брюки и белая блузка.
— Доброго утра Мейеру и Мак–Ги! Если где–нибудь на борту не спрятана женщина, значит, один из вас прекрасно умеет стирать женское белье.
— К вашим услугам, миледи, — Мейер встал и отодвинул для нее стул. — Садитесь, дорогая. Сегодня я за повара, официантку и прачку. Не волнуйтесь, придет и ваш черед. Кофе?
— Да, пожалуйста.
— Как вы себя чувствуете? — спросил я.
— Как будто кто–то танцевал чарльстон у меня на спине.
Ставя перед нею кофе. Мейер весело сказал:
— И за это тоже можете поблагодарить меня. Иначе я просто не мог заставить ваши легкие выплюнуть воду и вдохнуть воздух. Но я был очень осторожен: думаю, сломал максимум два–три ребра.
Солнце светило ей прямо в лицо, но она не щурилась. Темные блестящие волосы были расчесаны на пробор и обрамляли идеальный овал двумя круглыми скобками. Губы аккуратно подкрашены, и она осторожно подносила чашку ко рту, чуть склоняя голову. Лицо покрыто нежным пушком, темноватым на висках и совсем светлым на щеках и подбородке. Едва заметная морщинка на лбу повторяла изгиб бровей. Еще одна тонкая морщинка пересекала стройную шею. При дневном свете ее глаза оказались не такими темными, как я думал. Они были странного желтовато–коричневого цвета, напоминающего янтарь, только гораздо темнее, с зеленоватыми крапинками вокруг зрачков. Верхние веки выдавали примесь азиатской крови, замеченную Мейером.
Конечно, она заметила, как я ее разглядываю, но восприняла это с тем же равнодушием, с каким профессиональная манекенщица смотрит на кинокамеру.
— А в остальном как самочувствие? — спросил я еще раз.
Она пожала плечами.
— Нормально. Однако пора вам, друзья, немного просветить меня… Где мы находимся?
— У пристани Томпсона в Маратоне.
— Так. А не пришло ли вам в голову, ребята, ночью, после того, как я отключилась, сходить в ближайший бар и похвастаться богатым уловом, а заодно навести справки? — Ее губы слегка искривились.
— Фи, дорогая, — фыркнул Мейер, — не знаю, как Мак–Ги, а я просто оскорблен таким предположением. Сколько яиц?
— М–м… два. Едва обжарить.
— А как насчет кусочка соленой рыбы?
— Да, спасибо, мистер Мейер.
— Просто Мейер.
— О'кей, Мейер. Я беру назад свои слова насчет… бара, Видно, я еще не совсем пришла в себя.
Мейер подал ей тарелку, налил нам всем свежего кофе и уселся рядом со мной.
— А как случилось, что вы меня вытащили? — спросила она после паузы. По тому, как девушка накинулась на еду, было видно, как сильно она проголодалась.
Мейер рассказал, кто мы, что делали под мостом, что видели, слышали и как действовали.
— Мак–Ги оставался под водой так долго, что я уже мысленно начал с ним прощаться. Никак не меньше двух минут, — закончил он.
Она посмотрела на меня слегка сузившимися глазами, выражения которых я не смог понять, но счел нужным пояснить:
— Я знал, что вы еще живы, и не мог терять ни секунды.
— Но вы точно слышали, что они сразу уехали?
— Раньше, чем вы достигли дна, — заверил я.
Она отодвинула пустую тарелку.
— То есть мы трое, джентльмены, — единственные, кто знает, что я жива? Так?
— Безусловно, так, — ответил Мейер. — До того, как вас… пардон, до того, как вы прыгнули с моста, мы собирались сегодня отплыть по направлению к Майами. Хотите присоединиться?
— Почему бы и нет?
— Вот и славно. Кстати, мы–то вчера грешным делом подумали, что это ваш возлюбленный так некрасиво с вами обошелся.
— Это вопрос?
— Только если вы сами захотите отвечать, дорогая. Вы можете вообще ничего не рассказывать, если не хотите. Поступайте, как сочтете нужным и удобным для себя, вот и все.
Прошло несколько секунд прежде чем она заговорила низким грудным контральто.
— Ему… то есть одному из них — их было двое — совсем не нравилось то, что происходит. Он считал, что можно обойтись без этого, но все сложилось так, что… Короче, проехали. Мы оба понимали, что изменить уже ничего нельзя. По счетам надо платить. Но умирать ведь тоже можно по–разному, правда? Он мог бы облегчить мне это… Чтобы это не было так страшно, так долго — из последних сил сдерживать дыхание и чувствовать, как постепенно… Он сидел со мной сзади… И я могла говорить шепотом, чтобы тот, второй, не слышал. Я умоляла его, чтобы он помог мне. Он знает, как это делается, и он мог сделать это так, чтобы Ма… чтобы второй ничего не заметил. Но машина остановилась, он тут же подхватил меня, и я поняла, что он ничего не сделает, потому что боится… остальных. — Она сделала паузу и обвела нас взглядом, в котором светилось злобное торжество. — И тут я сообразила, что если я не издам ни звука, то тот, второй, подумает, что Терри успел удавить меня прежде, чем сбросить, и уж тогда они устроят ему веселую жизнь. Мне очень этого хотелось. И я так сосредоточилась на том, чтобы не закричать, что совсем забыла выдохнуть, как собиралась, а наоборот, вдохнула. И очутилась на дне с легкими, полными воздуха. Забавно, что это меня и спасло.
— Действительно забавно, — подтвердил Мейер. — Я ведь тоже решил, что сбросили труп.
— Господи, если только они узнают, что меня вытащили! — она поежилась.
Я еще раз подумал, что она нервничает гораздо сильнее, чем стремится показать нам. И тем не менее, вопрос о том, сумела ли она отомстить Терри, волновал ее едва ли не больше, чем собственная жизнь или смерть. Возможно, это свидетельствовало о некоторой ограниченности. Впрочем, об этом же свидетельствовала и ее вычурно–резковатая манера разговаривать.