— А ты… — осторожно начал Леша, смотря прямо перед собой. — Ты сам никак… никак не можешь… к ним зайти?
— Нет, — отрезал Сережка. — Больше не спрашивай никогда. Только разозлишь…
Лешка зябко передернул плечами: холодом повеяло.
Сзади яростно загудели — зеленый!
Нажал на газ, повернул на трассу, заехал в автобусный «карман», остановился, включив «аварийку».
— Ладно, я пойду. — Сережка посмотрел на него, Лешка отвел взгляд. — Слушай внимательно, зачем я приходил… Всё, абсолютно всё, что предложит тебе Поплаков, очень серьезно! Ты должен принять его предложение. Оно имеет все шансы на успех. Не просто успех, а нереальный, космический взлет, понял?
Поджал губы, скривил лицо в своей коронной обаятельно-презрительной гримасе. Торговая марка «Сергей Лазари».
— Поплаков та еще птица… очень высокого полета. Самого высокого.
— Неужели? — недоверчиво покосился Леша.
Лазари только фыркнул: мол, сомневаешься в моих словах?
— Человек такого уровня, как Поплаков, не будет светиться перед каким-то… доктором. На деле мэр — всего лишь необходимое прикрытие.
Вокруг было пусто. Шуршание шин редких машин. Мерные щелчки аварийки, ритмичные желтые вспышки поворотников.
— Каким бы пьющим он ни был, остается человеком умным. Дальновидным и порядочным. Порядочным в рамках моего определения.
— Ага! — Леша кивнул.
Умный человек. С чувством меры. Порядочный, то есть тот, кто за мелкую выгоду большой подлости не сделает, — это определение родилось в застольной беседе Лазари, Леши и их друга, ортопеда Вадика Кутника. Впоследствии Лазари ненавязчиво потеснил их в сторону, оставив лишь одного автора — себя.
— Поэтому отнесись к его предложению серьезно. У вас с ним все выйдет наилучшим образом. Понял?
Лешка кивнул.
— Беседер…[6]
— Ладно, старик. — Сережка снова толкнул его кулаком в плечо, подмигнул. — Я пошел.
— Мотоцикл, как всегда, за углом? — ответ Леша знал заранее.
— Где же ему еще быть? — философски пожал плечами Сережка, распахнув дверцу и ступив одной ногой на тротуар. Повернулся к нему вполоборота, усмехнулся: — Конечно, ждет меня за углом.
Вышел, нырнул в густую ночь и исчез.
Лешка нервно зевнул, зябко передернул плечами. Выключил аварийку, ударил по педали. Машину чуть повело юзом, пахнуло жженой резиной, но немецкая слаженность механизма — айн, цвай, полицай! — победила, выровняла «бэху», и она рванула к аэропорту.
3
Гриша нагло припарковал «кадиллак» перед самым въездом на платную стоянку, почти перегородив его, заставляя водителей резко сбавлять ход и аккуратно протискиваться мимо.
Над машиной навис рекламный щит, и в его отсветах жемчужный металлик переливался радугой. В сочетании с мерно мигающими красным стоп-сигналами аварийки это создавало настроение радостной дискотеки.
Гриша засек хозяйскую машину, как только она свернула с дороги, и уже стоял рядом с дверцей с саквояжем наготове.
Леша притормозил, стекло поехало вниз.
— Добрый вечер, босс! — Гриша просунул в окно портфель, положил его на сиденье рядом с водителем. — Удачи вам!
— Да уж… — вздохнул Леша. — Удача нам нужна… Счастливо, Гриша!
— До скорого, босс! — Гриша отсалютовал, как честь отдал. Подхалимаж с глубоко спрятанной издевкой.
«Уволить бы его, барин! — назидательно сказал сам себе Алексей и вздохнул: — Ты же знаешь — пока не могу… Кто тебе еще так в одиночку больных развезет, где другие бы закрутили три машины, а? Молчишь? Вот и молчи, пока замены не будет…»
Аэропорт Сде-Дов отличается от пронизанного ароматами парфюма и шоколада имперского Бен-Гуриона, как заношенный любимый домашний халат с неистребимым бурым пятном на правом рукаве (след неизвестного, но стойкого напитка) отличается от элегантного токсидо[7], увитого атласно-алым кушаком.
Платная стоянка. Выщербленный колесиками тележек асфальт дорожки. Южная ночь, особенно темная от желтых пятен света из окон одноэтажного здания аэровокзала и красных углей сигарет, мерцающих светлячками тут и там.
Широкая спина Левона была видна издалека благодаря росту и белой тенниске. Когда-то она светилась в темноте гордым атлетическим треугольником, обрушенным вершиной вниз, — плод многолетних занятий классической борьбой. Сейчас — увы! — треугольник превратился в квадрат, сдающий свои позиции овалу.
Левон курил — привычка, вернувшаяся на свое место после двух лет ежедневной борьбы с самим собой. Вот он развернулся всем своим мощным торсом, взгляд радаром прочертил пространство и наткнулся на Леху.