Что касается бедняцкого населения, то из всех хозяйствующих крестьян (т. е. из всех, кроме батрацкого населения) на долю бедноты приходится менее трети (30%). Это почти точно совпадает с процентом дворов без рабочего скота (из всего населения деревни 31 млн. чел. бедняцкого населения составляет около 26%). Распространённые несколько лет назад подсчёты, по которым беднота составляет около 40% всего сельского населения, приводившиеся между прочим и в моих тогдашних выступлениях и книжках, теперь уже неверны. Потому что часть тогдашней бедноты за эти годы передвинулась в середняки, а другая часть вовсе прекратила хозяйство, стала «чистыми батраками» или вовсе ушла в город.
Численность капиталистического слоя сельскохозяйственного населения в третьей главе мы определили в 2 250 тыс. чел. (около 450 тыс. семей) при среднем годовом доходе в 600 руб. на душу за 1925/26 г. (т. е. 3 тыс. руб. на хозяйство). Некоторым косвенным подтверждением этого расчёта может послужить динамика движения одного только денежного дохода в |крестьянских хозяйствах, сеющих свыше 16 дес. каждое (по упомянутой уже разработке ЦСУ, около 10 тысяч крестьянских бюджетов; см. статью т. Раевича — «Денежный баланс крестьянского хозяйства», стр. 14, № 5 «Статистического обозрения» за 1927 г.). По этой разработке денежный приход такого хозяйства в среднем составлял:
— в 1924/25 г. — 598 руб.
— в 1925/26 г. — 1 101 руб.
К этому нужно сделать три поправки. Вопервых — на неполноту данных. Вряд ли кулаки сообщают Центральному статистическому управлению совершенно полные и точные сведения о своих доходах. Они были бы сумасшедшими, если бы делали это, имея в виду конечный результат в виде возможности новых налоговых мероприятий советской власти. Само ЦСУ делает постоянно весьма значительную прикидку, например на утайку посевной площади при показаниях о ней. И необходимость такой прикидки подтверждена всеми случаями проверки на месте, когда такую проверку можно было полно и точно осуществить. Можно думать, что утайка кулаками своих денежных доходов в процентном отношении ещё гораздо выше, чем в случае с посевной площадью. По каким ценам продал, сколько продал и т. п., вообще денежный приход в кармане ещё гораздо легче утаить, чем засеянную землю в поле. Однако, чтобы не вдаваться в область совершенных гаданий, можно ограничиться, имея в виду данные об утайке посевов, предположением об утайке только четверти денежного дохода. Тогда весь денежный приход кулацкого хозяйства в 1925/26 г. будет до 1 500 руб.
Но денежную часть кулацкого дохода мы определяем для 1926/27 г. в 70% его валового дохода (см. главу третью). При том быстром росте товарности этого хозяйства за последние годы, какой показывает приведённая таблица ЦСУ, не будет преувеличением допустить, что в 1925/26 г. эта товарность составляла в нём только 50%. Тогда можно будет подойти к общему годовому доходу в 3 тыс. руб., исходя из данных бюджетов ЦСУ о денежной части этого дохода (с упомянутой поправкой на неполноту кулацкой бюджетной исповеди). Во всяком случае как бы не обстояло дело с истолкованием и достоверностью кулацкой части бюджетов ЦСУ (бюджеты бедноты и середняков более надёжны, так как им нечего особенно скрывать)‚ — во всяком случае остаётся фактом, что по данным о продукции общий доход кулацкого хозяйства (натуральный и денежный вместе) надо принять в среднем в 3 тыс. руб. (при средней семье в 5 душ). Это и является для нас руководящим.
К середнякам относятся остальные 70 млн. чел., т. е. 64,6% всего сельскохозяйственного населения (с батраками), или более двух третей (67,8%) одной только хозяйствующей части этого населения (без батраков и их иждивенцев). Годовой доход середняков на душу, как вытекает из приведённых нами в главе третьей данных, в 1925/26 г. составлял около 120 руб. в год, или 600 руб. на одно хозяйство (средний состав семьи — 5 душ). На первый взгляд это кажется сильно преуменьшенным против данных ЦСУ о крестьянских бюджетах этой группы за 1925/26 г. В самом деле, по упомянутой уже разработке ЦСУ (там же, та же стр.), в хозяйствах с посевом от 2 до 6 дес. (при среднем составе семьи в 5 с дробью человек) один только денежный доход составил в среднем почти 350 руб. А ведь хозяйство середняка в 1925/26 г. было ещё почти на 60% натуральным (см. данные Госплана в главе третьей). Получается как будто средняя в 900 руб. на хозяйство. А для высших групп середняков ещё больше. Ибо для групп сеющих от 6 до 8 дес. ЦСУ показывает один только денежный доход в 428 руб. и для сеющих от 8 до 16 дес. даже в 578 руб. на хозяйство. Кстати сказать, эти данные показывают, насколько фантастичны и преуменьшены были расчёты о середняцком доходе, делавшиеся до опубликования этих бюджетов некоторыми товарищами, оценивавшими годовой доход середняка (денежный и натуральный вместе) около 400 руб. на хозяйство для 1925/26 г. (включая уже и доход от неземледельческих заработков). Такое преуменьшение национального дохода СССР особенно опасно, вопервых, искажением картины обложения. Создаётся тенденциозное представление, будто советский строй облагает деревню гораздо жёстче, чем это на деле имеет место. Вовторых, оно уменьшает представление о наших возможностях вообще и тем может повести к плановой задержке темпа хозяйственного развития страны сравнительно с фактическими возможностями.
Превышение данных середняцких бюджетов ЦСУ над определённым мною доходом в 600 руб. в среднем, будет не так велико, если обратить внимание на роль, какую в этих бюджетах играют работа по найму на фабрике и личный промысел. В бюджетах высшей группы (сеющие более 16 дес.) на оба эти занятия вместе приходится только 6,2%, т. е. они имеют совершенно второстепенное значение (и выражаются, вероятно, в каком-либо промысле предпринимательского характера или в службе какого-либо из членов семьи на фабрике конторщиком, техником и т. п.). Наоборот, в середняцких бюджетах семей, сеющих от 2 до 6 дес., оба эти занятия дают вместе от 31,6% до 36,5% всего денежного дохода. Это явно показывает на смешение в таблицах ЦСУ о середняках хозяйств двух разных типов.
Первое — хозяйство кустаря или фабричного рабочего, для которого «сельское хозяйство» является просто отраслью семейного домоводства, не имеющею рыночного значения. Их так называемое «сельское хозяйство» (клочок огорода и т. п.) не покрывает для них даже пищевой потребности семьи, и те же бюджеты показывают, что им приходится тратить на покупку продовольствия даже большую часть своего бюджета, чем на покупку продуктов промышленности.
Другой тип — это семья земледельца (и скотовода), живущая сельским хозяйством, для которой небольшие и случайные приработки кого-либо из членов семьи на фабрике или в личном промысле имеют третьестепенное значение, совершенно не выпячиваясь в бюджете. В зимнее время такая семья в некоторых местностях подрабатывает иногда немного на фабрике, не в отходе, а кустарным промыслом (около 6% денежного прихода, по середняцким бюджетам ЦСУ для сеющих от 2 до 8 дес.). Но по подавляющему количеству занятого времени и по подавляющей части общего своего дохода такая семья остаётся определённо сельскохозяйственной.
Тогда являются работники ЦСУ и сводят в одну таблицу для получения «средних», вопервых, типичного отходняка и фабричного рабочего (сохранивших некоторую связь с деревней, как миллионы из нашего пролетариата вообще) и, вовторых, земледельца крестьянина (дочь которого поступила на время к дачнице или уехала в город прислугой набрать себе на приданое). Смешение фабричного и земледельца в одной статистической таблице приводит затем к таким удивительным результатам, будто доход (денежный и натуральный) середняка уже в 1925/26 г. превысил в среднем тысячу рублей на хозяйство (если принять во внимание всю совокупность середняцких хозяйств по бюджетам ЦСУ).
Складывание работниками ЦСУ вместе фабричных и земледельцев является ещё одним продолжением в нашей статистике старой народнической традиции. Народники былых времён считали фабричного своего рода «испорченным крестьянином», едва ли не исчадием ада. Они тщились показать, что капитализм в старой России не имеет шансов для развития, вообще ничтожен и не может существовать. Всякий человек крестьянского (по паспорту) происхождения объявлялся занимающимся священным земледельческим трудом, если только жил в деревне и сажал лично для себя картошку в свободное время. И работники нашего ЦСУ (а от них это заимствовала и сводка Наркомфина) хладнокровно засчитывают в земледельческое население («живущие почти исключительно на доходы от земледельческих заработков», как сказано в докладной записке Наркомфина), таких «крестьян», как фабричные текстильщики, одиннадцать месяцев в году занятые на фабрике, но сохранившие в деревне посев в четверть десятины на семью, как строительные рабочие и водники, восемь месяцев весны, лета и осени работающие по своей специальности, а на зиму являющиеся в деревню, и т. д. и т. п. Достаточно сказать, что ЦСУ до сих пор относило по динамическим переписям к землевладельческому населению всякую семью, которая сеет хотя бы одну десятую часть одной десятины на семью, хотя совершенно подавляющая часть дохода и затраченного времени приходится у такой семьи не на сельское хозяйство.