— Вы показали, что на лестнице встретились с пани Рогович и вместе вошли в вашу комнату.
— Так и было.
— А когда вы заглянули в комнату ювелира, дверь была заперта на ключ?
— Здесь принято запирать дверь и брать с собой ключи, только выходя из «Карлтона», а если гость покидает комнату, но не выходит из здания, он оставляет ключ в двери. В крайнем случае, повернет его. У пана Доброзлоцкого ключ тоже торчал в двери, но заперто не было.
— Вы вполне в этом уверены?
— Абсолютно. Если бы дверь была заперта, я вообще не вошла бы в комнату. Знала бы, что ювелира там нет. А я постучала и открыла дверь.
— Вы видели шкатулку с украшениями? Может быть, она стояла на столе?
— Нет. Я, конечно, комнату не осматривала, но такой предмет нельзя не заметить. На столе ее не было. Кажется, там лежали книга и газеты.
— Вы вернулись к себе вместе с Рогович. Не упоминала ли пани профессор о своих затруднениях?
— Нет. Ничего подобного не было. Свое нервное состояние она объяснила дурными вестями из дома. Из-за этого предполагала даже сократить свое пребывание в Закопане, но о поводах к огорчению не говорила. Извинялась за неожиданный визит, призналась, что очень разнервничалась и не может сидеть одна в четырех стенах. Я предложила ей сесть, угостила конфетами, мы побеседовали. Поэтому я и думаю, что к ювелиру я спускалась гораздо раньше, нежели утверждает пан поручик, так как наш разговор длился не меньше десяти минут, а может, и дольше.
— Вы тогда слышали шаги на балконе второго этажа?
— Нет. Телевизор выл, как сумасшедший, и в тот момент, пожалуй, громче всего. У меня чуть барабанные перепонки не лопнули.
— А не доносился до вас звук хлопнувшей двери или звон разбитого стекла?
— Нет. Ничего похожего.
— Вы вместе отправились к телевизору?
— Нет. Когда мы услышали крик инженера, что телевизор в порядке, пани Рогович встала, еще раз извинилась за свой визит и вышла. Я на минуту задержалась, чтобы взять из шкафа свитер. В салоне обычно холодновато.
— Спускаясь вниз, вы ничего не заметили?
— Не хотелось бы ни на кого бросать тень, но когда я была на лестнице второго этажа, из коридора вышел пан Земак. Он появился справа. Если стоять лицом к лестнице. Как раз в этой части здания находится комната пана Доброзлоцкого. Около террасы над салоном. Мне показалось, что художник чем-то смущен или взволнован. Ни слова мне не сказал, быстро прошел мимо и сбежал по лестнице в салон первого этажа, словно за ним кто-то гнался.
— Когда вы вошли в салон, все уже были в сборе?
Пани Медяновская задумалась.
— Инженер там был… Что-то делал с телевизором. Пани Рогович тоже была. Художник. Сыновья директора. Пани Рузя… Сразу после меня пришла пани Зося с плащом в руках. Потом директор и пан Крабе. Последними— редактор Бурский и портье. Или наоборот — портье и журналист. Помню, что редактор заметил: «Мы в полном составе, если не считать пана Доброзлоцкого». Тут Рузя сорвалась с места и побежала за чаем.
— А что было после того, как обнаружили раненого ювелира и большинство обитателей «Карлтона» вернулись в салон?
— Как раз началась «Кобра». Пан Адам Жарский иронически заметил, что у нас, мол, своя «Кобра»… Телевизор никто не смотрел. Все были потрясены. Шел какой-то бессвязный разговор. Но кто и что говорил — я припомнить не могу.
— Кто-нибудь выходил из салона?
— Наверх никто не поднимался. Но из салона выходили почти все. В ванную, напиться воды в столовой… Люди в таких случаях ведут себя по-разному. Я тоже выходила в ванную.
— Может быть, кто-нибудь покидал здание?
— Нет, этого я не видела. К тому же шел дождь.
Люди бесцельно слонялись, только инженер и пани Роговин, которые живут на первом этаже, пошли к себе, но быстро вернулись. Пани профессор накинула жакет, а пан Жарский принес сигареты. Угощал присутствующих, даже я взяла сигарету, хотя вообще-то не курю.
— А появление двух молодых людей помните?
— Да. Они зашли за пани Зосей, но редактор их быстро выпроводил.
— Как они были одеты? Может, у них руки были в грязи? Или следы на одежде?
— Они были в синих «болоньях», которые сейчас считаются самыми модными; плащи промокли от дождя. Но руки у них были сухие и чистые. Они ведь здоровались с пани Зосей. Не подали бы ей мокрых, а тем более грязных рук.
— Как они вели себя, узнав о случившемся?
— Были изумлены. Просто не могли взять в толк, каким образом все это произошло.
— Не притворялись?
— У них нет актерских способностей.
— А потом?
— Не прошло и пяти минут, как приехала «скорая помощь». Я проводила врача наверх, и тут сразу же появились вы. Остальное вам известно.
— Вернемся опять к инженеру Жарскому, — решил подпоручик. — Вы его недолюбливаете?
— Я никак к нему не отношусь. Он для меня пустое место, как воздух, как прошлогодний снег.
— Но мы хотели бы узнать, что это за человек. Вы ведь работали в одном учреждении?
— Это ноль, абсолютный ноль. Не мужчина, хотя и бабник. Человек без всякого честолюбия.
— Он инженер, на хорошей должности. К тому же немного композитор.
— Какой там композиторі Автор слащавых мотивчиков, для которых такие же графоманы кропают тексты.
— Но ведь способности у него есть?
— Есть. Может быть, и немалые. Только отсутствие честолюбия не позволяет ему их реализовать. В профессиональной деятельности идет по пути наименьшего сопротивления. Лишь бы сошло с рук и принесло. заработок. Занимал хорошую должность, с перспективой на будущее. Но там надо было штаны просиживать, и пан Жарский быстро перешел на другую, более низкую и хуже оплачиваемую, но зато без всякой ответственности, и где переутомляться не приходится.
— У женщин он пользуется успехом.
— Не знаю, что они в нем находят.
— Однако пан Жарский, — подпоручик притворялся, будто защищает инженера, — любезен, хорошо танцует, очарователен в обществе как мужском, так и женском…
— О, сущий ловелас! И не особенно привередлив. Для него любая хороша. Зато ненадолго. А в развлечениях он знает толк, были бы деньги.
— Но деньги у него есть. Он часто бывает в Закопане, в ресторанах, а на это нужны средства. Да и женщины, даже самые бескорыстные, требуют расходов.
— Говорят, — улыбнулась пани Медяновская, — эти «бескорыстные» обходятся дороже других.
— Так полагают люди, умудренные опытом. Однако инженеру на все хватает.
— Даже на игру в карты.
— Он картежник? Бридж или покер?
— Все. Лишь бы по-крупному. Это вообще игрок. Надо признать, что он хладнокровен и умеет рискнуть. Лет шесть назад была такая история: у Адама накопилось столько долгов, что он вовсе не получал зарплаты: все приходилось отдавать кредиторам. Назанимал уйму денег у коллег по работе и прочих знакомых. Его командировали в Варшаву, чтобы он доставил оттуда крупную сумму. Он взял эти деньги в кассе, больше ста тысяч злотых, и отправился прямо на бега.
— И все проиграл?
— Нет. Наоборот, выиграл. Заплатил долги и еще пару недель сорил деньгами направо и налево. А ведь в случае проигрыша вылетел бы с работы и на несколько лет отправился в тюрьму.
— Повезло!
— Ему всегда везет. В карты большей частью выигрывает. Во Вроцлаве об этих удачах разное поговаривали, но за руку его никто не поймал. При своих способностях этот человек далеко бы пошел, если б имел цель. А он ни к чему, кроме удовольствий, не стремится.
— Он знает толк в радиоприемниках, в телевизорах…
— В этих его способностях я убедилась только сегодня. Но надо признать, что телевизор-то Адам все же починил.
— Вы знаете фамилию или хотя бы имя той дамы из «Гранита», за которой ухаживает инженер?
— Нет, не знаю. Видела ее лишь несколько раз. В кафе и даже здесь, в «Карлтоне», когда она приходила к Адаму. Высокая, стройная блондинка. Но это уже не актуально. Сейчас на повестке дня рыжая красотка из Дома ремесленника.