Сейчас и мне достанется поцелуй, как это удачно, что у французов принято все время целоваться, иногда это окупается сторицей; что бы такое сказать, любезное и остроумное? Хочется понравиться, она замужем, муж у нее «скучный и богатый»; вот и он, длинный и с длинным носом, невзрачный, серый, никакой, – богатый? Они втроем о чем-то толкуют, а я еще не придумал, что сказать; надо вырваться из плена этих глаз, но никак. Они меняют цвет, они расширяются и темнеют, они обращаются на меня – эх, держись, Максим! Ее губы что-то произносят, теряя в замедленной съемке улыбку; ее глаза темнеют и остывают, ее лицо, обращенное ко мне, замирает в ожидании ответа, а я стою, кретин бессловесный, вот чертовщина! Эй, стоп! Кино снято!
– Простите, – встрепенулся он, – я не расслышал? Засмотрелся: вы очень удачно вписываетесь в кадр… – сказал он немножко игриво, не зная, подать ли руку или поцеловаться.
Соня, глядя ему в глаза, медленно повторила:
– Где мой папа, Максим?
…Это снова было похоже на кино, но на то, которое он не любил: дурное, путаное, с многозначительными немыми сценами и бессмысленно-нервными восклицаниями. Говорили все одновременно, перебивая друг друга и не понимая ответов.
– В каком смысле? – спрашивал Максим.
– Как это где? – восклицал Вадим.
– Он же с вами? – тревожно не понимала Соня.
– Наоборот, он с вами, – удивлялся Вадим.
– Почему с нами, он с вами!
– Но он же остался у вас!
– Боже мой, у вас, у вас он остался!
– Ты что-то путаешь, Соня, ты позвонила…
– Так, стоп!
Гомон перекрыл Пьер, Сонин муж.
– Войдемте сначала в дом.
Вошли. Разделись. Дом был великолепно элегантен, но было не до того. В гостиной оказались еще двое мужчин и одна дама. Их лица были встревоженно-любопытны – видимо, до них долетели обрывки разговора на крыльце.
– Наши друзья, – бросил Максиму Пьер. Наскоро протянули руки.
– Маргерит, – тряхнула его руку женщина, удивительно похожая на Пьера длинным носом и бледным, без малейших следов косметики, немолодым лицом, обрамленным модной мальчишеской стрижкой.
– Жерар де Вильпре, – представился высокий, чуть полноватый мужчина с кудрявой головой и приятными карими глазами, подавая большую безвольную ладонь, мягко облепившую руку Максима, – мой сын Этьен.
На этот раз некрупная, но крепкая рука легла в руку Максима: изысканно красивый молодой человек, в тонких чертах которого затаилась Азия, бегло улыбнулся ему.
Уселись в кресла.
– У нас недоразумение, – четкой скороговоркой проинформировал своих гостей Пьер. – Не можем разобраться, куда запропастился мой тесть. Так что я вынужден занять общее внимание прояснением этого обстоятельства.
Соня была бледна, ее глаза мгновенно обметали синевато-серые тени, как это часто бывает у смуглых людей. На такую кожу свет во время съемок нужно ставить продуманно, иначе тени могут дать зеленоватый оттенок, который Максим не любил…
– С папой что-то случилось, – тихо сказала Соня.
Пьер обвел всех строгим взглядом.
– Спокойно, – сказал он, – не паникуй, Соня. Сейчас все выяснится. Давайте по порядку. Итак, как я понял, никто не знает, где находится месье Дор? – И он снова оглядел всех по очереди.
– Похоже на то, – ответил ему за всех Вадим.
– Вчера Арно должен был приехать к нам с Соней после съемок. Мы об этом с ним договаривались. Вадим об этом знал – так? Арно вам говорил, куда собирается ехать после съемок?
– Говорил. К вам.
– Мне он тоже так сказал, – подал голос Максим.
Пьер молча посмотрел на него и снова перевел глаза на Вадима.
– Вы обещали отпустить Арно, как только его сцена будет снята, Вадим. Правильно?
Вадим кивнул.
– На съемках все было нормально?
– Да, – пожал плечами Вадим.
– Он ушел сразу после своей сцены?
– Да.
– Значит, он закончил сцену и уехал. Дальше он собирался заскочить ненадолго домой, разгримироваться, принять душ, переодеться.
– Этого я не знаю, – сказал Вадим.
– Он мне отдал свои ключи, – заговорил Максим. – Он не мог поехать домой.
– У него есть еще одни, – строго отозвался Пьер. – И он поехал домой – это логично, не так ли? После съемок актеру нужно разгримироваться и привести себя в порядок.
– Он мог доехать прямиком до вас и принять душ у вас, разве нет?
– Мог. Но он хотел заехать к себе домой. Он нам так сказал. Это его дело, не правда ли, где ему удобнее принимать душ?
– Разумеется, – согласился Максим. – Только нас это никуда не продвигает. Мы не знаем, заезжал он домой или нет. Все, что мы можем сказать с уверенностью, – уходя со съемок, он собирался ехать к вам.
– Вы не знаете? Вадим, может, и не знает. А вот вы, Максим, – вы знаете.
– Почему это?
– Потому что вы, приехав со съемок, нашли его дома пьяным и спящим. Так ведь?
– Я? – Максим обалдел от такого заявления.
– Вы.
– Бред какой-то. С чего вы взяли? Когда я приехал, дяди не было. Я его спокойно ждал, уверенный, что он у вас, а потом позвонила Соня…
– Правильно, Соня вам позвонила потом. Но только уже после вашего звонка.
– Моего звонка?
– Вашего.
– Куда?
– В каком смысле?
– Куда я звонил?
– Нам.
– Я вам звонил?
– Вы нам звонили.
– Я вам не звонил.
– Звонили. Поскольку вам было известно, что мы его ждем. И сказали, что нашли Арно пьяным и спящим в своей квартире и чтобы мы не волновались.
– Вот это да! Я вам повторяю, я вам не звонил. Наоборот, это Соня мне позвонила! Я даже вашего телефона не знаю!
– Телефон вам дал Арно, или вы нашли его у него в записной книжке.
– Да я вам не звонил, повторяю!
– Послушайте, Максим… – Пьер говорил ровно, не повышая голоса, но у него стала подергиваться одна ноздря – нервный тик, должно быть, – что сделало его лицо еще более неприятным и высокомерным. Все остальные переводили глаза поочередно с Максима на Пьера, молча и внимательно следя за их разговором. – Послушайте… Отпираться нет смысла, это уже совсем не похоже на шутку. Даже на дурную. Я, кажется, понимаю, как дело было… Вы приняли участие в розыгрыше. Догадываюсь, по просьбе Арно. Вы его застали дома, но он не был пьян…
– Да нет же, я вам говорю!
– Погодите, не перебивайте меня… Он не был пьян, но попросил вас позвонить сюда и сказать, что он напился и спит и не может к нам приехать, по одной простой причине: он не хотел сюда ехать. Возможно, он хотел избежать разговора, который у нас намечался… Теперь же вы не хотите его выдавать: он вас наверняка об этом просил! Мы все ваши чувства понимаем, но все же хотелось бы знать: где Арно?
– Это сумасшедший дом какой-то! Я его видел последний раз на съемках!
– Максим, Максим, – укоризненно произнес Пьер, – ситуация складывается слишком серьезно, чтобы продолжать розыгрыши… Посмотрите на Соню, посмотрите, как она бледна, она волнуется за отца!
Видимо, под впечатлением от этого патетического восклицания Маргерит встала и, подойдя сзади к креслу Сони, положила руки на плечи и что-то прошептала ей в ухо, утопив длинный нос в Сониных волосах. Соня с плохо скрываемым раздражением повела головой, отстраняясь, и негромко сказала извиняющимся тоном: «Ничего, Маргерит, все в порядке».
– Согласитесь, – продолжал меж тем Пьер, – было бы неуместно продолжать эти, извините за выражение, инфантильные игры! Вы должны нам рассказать, как все было на самом деле.
– Бог мой, а я что делаю? Я вам и рассказываю, как дело было! Вадим, ну скажи же! Мы же с тобой вместе вошли в квартиру!
Взгляды обратились к Вадиму.
– Мы пришли вместе, действительно. Арно там не было.
– Вы его не видели или его там не было?
– Я думаю, что его там не было…
Максим вдруг осознал, что Вадим, как и он сам, испытывает странное ощущение допрашиваемого перед этим сухим и точным финансовым деятелем с дергающейся ноздрей. Подобное ощущение он уже не испытывал давно и даже успел подзабыть, каково оно на вкус, – последний раз это случилось еще в те времена, когда он входил в кабинеты советских начальников советской организации Госкино. Справедливости ради надо было бы отметить, что судьба его хранила: баловень и любимец всех преподавателей и преподавательниц, секретарш и деканш, творческих наставников и наставниц, он со времен института был постоянно опекаем и охраняем от бюрократическо-идеологических невзгод. Старшее поколение мужественно шло на амбразуру начальственного гнева, защищая молодой талант и надежду современного отечественного кино. И все же на долю Максима тоже доставалось, и он хорошо знал эту начальственную породу в лицо и легко узнавал. И хотя Пьер был, несомненно, классом повыше, чем бывшие советские шефы, однако ж роднило их какое-то изнутри идущее убеждение в своем превосходстве над остальными и как бы вытекающее из этого право всеми распоряжаться.