Выбрать главу

Василий Князев

ЧАСТУШКИ КРАСНОАРМЕЙСКИЕ И О КРАСНОЙ АРМИИ

Красная армия в частушках

I

Везде и всюду, кроме Советских Республик, армия, это — остроотточенные, покорно-готовые, как к обороне, так и к захватническим нападениям, «штыки».

И — только.

Этим и ограничивается их жизненная роль.

Остроотточенность и покорная готовность (иными словами боеспособность) создается особыми приемами казарменного воспитания, лучше всего переданными солдатской прибауткой недоброго нашего, дооктябрьского, прошлого:

«Руки — по швам, Голову — в карман».

Дисциплина и человек — автомат!

Солдат не должен мыслить. Солдат не имеет права мыслить. Мыслит за него — начальство.

Техника казарменного воспитания, опять-таки, лучше всего обрисована солдатскими пословицами и прибаутками:

«Недовернешься — бьют, и перевернешься — бьют»
«Бритвы нет, так шило бреет;
«Шубы нет, так палка греет»…

Битье, битье и битье!

Отсылаем читателей к повести Куприна «Поединок», некоторые страницы которой целиком посвящены изображению этой палочной и зубодробительной системы превращения мыслящего живого человека в покорно-готовый и остро-отточенный «ШТЫК».

Вернувшись в деревню, искалеченный человек приходится здесь не ко двору, чувствует себя чужаком, мучается и доставляет невыразимые мучения окружающим. Об этом хорошо передано в рассказе Соболя — «Порченный», посвященном такому, изуродованному царской казармой, пахарю.

II

«Солдат отрезанный ломоть»…
«Солдат — горемыка, хуже лапотного лыка»…
«Двадцать пять лет — солдатский век»…

И не мудрено, поэтому, что стары , дооктябрьские, посвященные солдатчине, частушки, почти сплошь — стоны, жалобы и слезы.

Жалобы, стоны и слезы начиняются непосредственно с момента отправления в город, в ненавистный «приемный дом».

Девушка, невеста новобранца, поет:

Городской приемный дом, Сгори ты синиим огнем; Сгори ты синиим огнем— Чтоб не сдавали Колю в нем!

А сам жених, рекрут, такими словами передает свое душевное состояние перед черной разлукой:

Ты сыграй, а я спою Про участь горькую мою; Участь горькая моя — Сдают в солдатушки меня.

Или, еще более определенно:

Пойду, выду на могилу, Разбужу родную мать: «Ты вставай, родная мать, Со мною горе горевать; Со мною горе горевать— Меня в солдаты провожать!».

Нет никакой нужды передавать жалобы и стоны слезные следующих этапов: расставание — дорога — город — прием — забрит — казарма.

Дайте ножик повострее, Тошно сердцу моему: Моя молодость проходит В серокаменном дому!

Стоны и жалобы, сплошные моря слез — вот чем сопровождалась «рекрутчина» в старой, дооктябрьской России, вот что видели и слышали в ней сурово-безмолвные стены гробов-казарм.

III

Но совсем другое дело призыв и казарма нашего, послеоктябрьского, времени.

«Солдата» в прежнем понимании этого слова, — теперь у нас нет.

Есть — красноармейцы, воины-граждане. Командир— в подавляющем большинстве, такой же крестьянин и рабочий, как и рядовые красноармейцы, — не только начальник (по опытности и знаниям), но и учитель, друг, товарищ.

Штыки их остроотточоны на случай чьего-либо разбойничьего нападения на СССР, по случаи захватнических наскоков на земли соседей вычеркнуты раз навсегда.

Красноармейцы знают, зачем они идут в красную казарму:

Собралась вас полна рота Из рабочих батраков — Защищать свои советы От богатых кулаков.

Гражданская война, вообще, воспитала в них воинов-граждан, прояснила сознание их, указала им единственно приемлемый для труженика, прямой, правый путь.

Ведь перед их глазами протекали потрясающие сцены классового мщения и террора озверевших буржуа-золотопогонников:

Яму вырыли большую Генералы-палачи, Всех рабочих становили И стреляли до ночи,