– Петенька! Так неожиданно! Молодец!.. Что-то похудел ты… А я в гастроном ходила. Как почувствовала! Хлеба свежего дома нет.
Алла Сергеевна поняла: не просто так сын приехал с утра пораньше, что-то случилось, и очень важное. Все годы жила спокойно – у Пети всё хорошо, правильно и без сюрпризов.
– А у меня треска в томате наготовлена. Ты же любишь!
– Мам, давай просто чаю попьём. Я тебе и пирожных из «Севера» купил. Ставь чайник! Или давай я сам. А ты садись, – он заулыбался, насильно усаживая её за маленький кухонный стол, по старинке покрытый клеёнкой в мелкий голубой василёк.
– Только чашки возьми. Вон те, кобальтовая сетка. Это мне, когда на пенсию выходила, подарили! А я ещё столько проработала! – она смеялась, ей хотелось подбодрить Петеньку, чувствовала – разговор будет непростым и услышит она нечто неожиданное, слишком уж всё странно.
– Пётр!.. Я же чувствую, случилось что-то из ряда вон! Ты случайно не болен серьёзно или, может, Летиция? Говори, не скрывай! – она испуганно смотрела на сына и на всякий случай держалась рукой за сердце.
– Нет, мам, слава богу, все здоровы! Ладно уж, давай рыбу в томате! Вроде сытый, а от этого отказаться не могу, – он тянул время и, как всегда, не знал, с чего начать, мялся и переживал. – Вот совсем другой вкус! И лука много, и маринад отличный. Ещё блинчики твои с мясом люблю. Поджаристые. Они какие-то сладкие у тебя получаются, необычные!
– Петь, вижу, от разговора уходишь, начать не можешь. Ну что стряслось?!
Аппетит у Петра разгорелся нечеловеческий, нервничал, не ведая вкуса.
– Только ты не волнуйся! Не понимаю, как объяснить…
Не выдержал, не смог усидеть на одном месте, выскочил из-за стола и заходил по маленькой кухне, сам не осознавая, как нагнетает трагизм своим нелепым поведением. Собрался с мыслями, присел и с самого начала всё рассказал: и как познакомился со Светланой, и как в мыслях ничего такого не было, и как Танюша появилась.
– Подожди! Я сейчас внучку твою покажу. Такая смешная! – Пётр Алексеевич торопливо зашаркал войлочными тапками по коридору, где в прихожей бросил злополучный портфель.
Алла Сергеевна даже вздохнула с облегчением. Всё было страшно, но не настолько, как она представила, и это каким-то образом сработало в пользу Петра… Она долго молча разглядывала фотографии славной маленькой девочки, которую звали Таня и которая была её самой что ни на есть родной внучкой.
– Другая женщина? Не может быть, Петя! Этого не может быть! А как же Летиция?! Столько лет прожили в мире и согласии всем на зависть, и что же за судьба такая встретить эту Светлану?! И как только совести хватило в семью хорошую влезть и всё порушить?! – она не видела эту непорядочную женщину, но уже невзлюбила и никогда, по всей видимости, не простит, и у Пети с ней не всё так просто – видно, что страдает сильно, глаза пустые, уставшие.
Она перебирала фотографии и вдруг поняла, что сын, скорее всего, за поддержкой пришёл. Оправдывать его она не могла, как есть виноват! Танечка-то в чём виновата? За неё всё решили, не спросили…
– Славная девочка! На тебя похожа. Ты такой же беленький был, потом только волосы немного потемнели. А летом выгорал сильно и опять в белобрысого превращался. Так сколько ей уже? Года два, больше?
– 9 февраля два годика исполняется. Большая уже!
– Да уж, большая! Скажешь тоже! Значит, проживаешь ты теперь с этой Светланой в её коммуналке? – опять схватилась за сердце, и лишь качала головой, и с полным непониманием разглядывала сына.
– Пока так. Что дальше будет, не знаю.
Ему было хорошо у мамы, тихо, спокойно и невыносимо захотелось остаться, пусть и ненадолго, с мыслями собраться и просто взять и свыкнуться с новой жизнью, осознать, что, скорее всего, ничего сверхъестественного не произойдёт и его нынешнее положение есть реальность. На маму смотреть было больно, ещё тот подарочек ей приготовил на склоне лет.
– Может, к нам приедешь на день рождения Танечки? Я хотел в ресторане посидеть, тихо, по-семейному.
– Нет у тебя больше семьи, Петя! Дочка есть, а семьи нет! Не приду я на ваш праздник. Как Летиции потом в глаза смотреть буду?! А вот ты с Танечкой приезжай, когда захочешь, всегда рада буду. Дочка твоя теперь навсегда, а таких Свет ещё дюжина может быть.
«Да! – с грустью подумал Пётр Алексеевич. – В моём возрасте только об этом и думать. Моложе был, ничего подобного не случалось».