Светлана ходила на седьмом месяце беременности, скоро в декрет, а никаких подвижек со стороны Петра не наблюдалось. Правда, она сама решила, что рожать будет, и открылась ему, только когда три месяца исполнилось. Думала, одуреет от радости и без колебаний на развод подаст, а он так испугался! Ужас в глазах стоял, словно помер кто, аж противно стало. Не ожидала она такого поворота, но решила не давить, а поразмыслить хорошенько и придумать что-нибудь этакое, верное, стопроцентное. На заверения Петра, что всегда заботиться о ней с ребёнком будет, лишь головой кивала, старалась ненавязчивой быть и тихой, словно в жертву себя приносит. Что в поликлинике все о них судачат, ей дела не было, ходила с гордо поднятой головой. Да и не жаловали её в коллективе, считая слишком высокомерной. Даже пациентки кривились, если к ней талончик выдавали – чёрствая, слова доброго не скажет, хоть специалист и неплохой.
Света давно знала, что проживает Пётр Алексеевич со своим Лютиком на набережной канала Грибоедова в красивом старом доме и квартира у них большая и отдельная. Принадлежала она изначально родителям Летиции, отец у неё известным кардиологом был, с учёными степенями и научными трудами. Несколько лет назад отец Летиции, Соломон Маркович, неожиданно скончался. Кардиолог, а сам от сердечного приступа не уберёгся, хоть и жену свою на пять лет пережил. Светлана не раз пыталась представить, как живётся Пете в таких хоромах и как там всё устроено, – не доводилось ей в богатых домах бывать. Если разводиться будет, то по закону половина им с Петей достанется, а кому ещё? Детей-то у него, слава богу, нет, так что всё по совести вроде. От беременности своей Света приятно округлилась, и даже грудь какая-никакая появилась, чему она несказанно рада была, а животу тяжёлому не очень – не понимала она, по большому счёту, чем восторгаться – одно неудобство.
То ли гормоны в голову ударили, то ли ждать надоело, уличила она момент, когда на работе большое собрание устраивали, отпросилась, второпях пальто натянула, которое уже совсем с трудом застёгивалось, и поехала на канал Грибоедова правду искать – с полной уверенностью, что Лютик ненавистный уже дома, Петеньку дожидается.
Света не ошиблась, дом действительно был необычным, и по окнам видно, что почти все квартиры отдельные, скорее всего, за заслуги выдавались от государства. Внизу у лифта вахтёрша сидела и, как положено, спрашивала, к кому и в какую квартиру. Вид беременной молодой женщины совсем не насторожил, и она спокойно пропустила Свету и сказала, чтобы на третий этаж поднималась. В лифте стало не по себе, решение-то спонтанно пришло, даже не подготовилась, с чего начать разговор. Что, если только рот откроет, а эта старуха её сразу с лестницы спустит?
«Не посмеет!» – убеждала себя Светлана и, как бы в доказательство, схватилась двумя руками за круг лый живот и чуть не уронила сумку на мокрый от талого снега пол. Постояла пару минут у дверей, даже уйти захотелось, потом со всей силы решительно несколько раз нажала на звонок. Сердце колотилось, в животе заворочался ребёнок и внезапно затих, словно испугался чего. Дверь отворилась, и она впервые так близко увидела Лютика. Она действительно была не очень красивой, но во всём облике была какая-то опрятность, собранность и уверенный взгляд, по всей видимости, далеко не глупого человека.
– Меня зовут Светлана. Разрешите войти? Мне поговорить надо.
По лицу Летиции Соломоновны ровном счётом ничего было не понятно: ни вопроса, ни удивления.
– Проходите. Вам, наверно, трудно разуваться? Вы просто вытрите о коврик сапожки.
Она пригласила Светлану на кухню и любезно предложила присесть, учтиво отодвинув стул от большого дубового стола с белой скатертью, вышитой цветной гладью по краю.
Свете хотелось всё разглядеть, и она крутила головой, скользя взглядом по картинам на стенах, по статуэткам, расставленным на подоконнике окна, которое обрамляли пена невесомой тюли и тяжёлые гардины, перехваченные затейливыми кистями: «Если у них такая кухня, представляю, какая гостиная! Скорее всего, она точно есть, не всю же площадь на кухню грохнули!»