— Поверьте, ваше величество…
— Не желаю ничему верить. Короли должны знать, а не верить. Вы смущаете мой покой, а вы отдаете себе отчет, что такое королевский покой? Это не просто покой, это государственный покой, государственная тишина.
— Стало быть, ваше величество, прежде чем спасти вас, я должен был пораскинуть мозгами, что мне выгоднее: предупредить вас о грозящей смертельной опасности или спокойно смотреть, как дракон разрывает вас на сорок частей? Кстати, почему именно на сорок?
— В уголовном кодексе Эша сорок статей. В честь них дракон и разрывает преступников на сорок частей. Постоянное напоминание о необходимости трепетать перед законом. Но вопрос вы задали правильно, друг мой. Вы должны были рассчитать, что вам выгоднее, вернее, кто вам выгоднее, я или уже ныне покойный Парку. И ваш выбор был бы тогда логичным, я бы сказал, научно обоснованным. Потому что расчет — понятие научное. А ваше благородство… даже слов нет, друг мой, как оно нелепо и ненаучно. Что вы так смотрите на меня? Разве вы еще не привыкли к тому, что я хоть и король, но правлю в основном по королевской логике? Если угодно, я, так сказать, логический самодержец…
«А может, — подумал я, — логический самодур». Но мысль была поверхностная, чисто абстрактная, игра слов. Я никак не мог заставить себя относиться к Цурри-Эшу всерьез. И не только потому, что он был первый король, с которым мне приходилось общаться, и явился, казалось, прямо из сказки. Он был так кокетлив, так любил позерствовать, производить впечатление, так поглощен собой, что напоминал порой плохо воспитанного мальчишку, но уж никак не взрослого человека.
— А вообще-то, Саша, спасибо, — вдруг сказал Цурри-Эш и улыбнулся. — И никогда не слушайте, что говорят короли. Как вы говорили… ну, что-то насчет положения?
— А… ноблес облнж. Это по-французски, я вам…
— Да, да, помню. Именно ноблес оближ. Положение обязывает. Еще как оближ.
3
— Вы извините, Саша, что я послал за вами без предупреждения, да еще в такую рань, — сказал Цурри-Эш и зевнул. — Спал ужасно, почти не сомкнул ни одного глаза. Еле заставил себя сделать утром зарядку…
— Зарядку?
— Да, Саша, королевскую утреннюю зарядку. Очень эффективное средство для подготовки к новому дню. Для этого я вызываю заранее министра этикета и, как только открываю глаза, требую от него доклада. Он редкостный балбес, лентяй и невежда. Как только он открывает рот, я чувствую, что вот-вот убью его. Бью я его редко, но и состояния гнева вполне достаточно. Дыхание учащается, легкие хорошо вентилируются, кулаки ритмично сжимаются и разжимаются, кровь прямо бурлит в жилах. Я бодр и полон энергии. Иногда я думаю: что бы я делал без этого Сипени, ведь второго такого кретина найти нелегко. Вот и держу его в ранге министра, даже награждаю порой. Другие министры обижаются, мол де, он ваш фаворит, и мы не хуже его. Хуже, говорю, господа, хуже. Такая глупость, как у него, это тоже, так сказать, редкий дар. И сколько бы вы ни старались, такими не станете. Попробуйте, скажите глупость. Будете тужиться, мучиться, перебирать варианты. Выйдет плоско, вымученно и даже неглупо. А он что скажет слово — непревзойденная глупость. Изысканный вздор.
Но я отвлекся, друг мои. Вы знаете, почему я всю ночь провертелся без сна? Все из-за того, что вы спасли мне жизнь и отказались от награды. Может, думаю, в доброте все-таки что-то есть? Короче, через двадцать минут начинается большой королевский совет, и я хочу, чтобы вы на нем присутствовали.
Я пробыл на Эше к этому времени почти полгода, но на большом королевском совете еще не был. Обстановка напоминала мне заседание средневековой палаты английских лордов, запечатленной с детства по классической литературе. Такого количества чопорных физиономий, собранных вместе, я еще не видел на Эше.
Придворные располагались тремя рядами амфитеатра перед троном, на котором восседал король. Стены совета были увешаны королевскими штандартами и гербами, а одну занимал огромный портрет Цурри-Эша, вонзающего меч в грудь дракона. Картина была выполнена в голографической технике — даже не картина, а окно в стене, в которое виден был поединок.
— Королевский совет открывается, — сказал Цурри-Эш. — Век править королю!
— Век! — хором воскликнули члены совета, и король медленно и внимательно ощупал присутствовавших взглядом, словно желая убедиться, все ли выражали свои чувства с пристойным рвением.
— Господа, — сказал король, — я собрал вас по чрезвычайно важному поводу. Я пришел к выводу, что эши недостаточно добры и благородны. В их поступках много корысти, расчета и слишком мало истинных движений души…
— Неблагодарные… — пробормотал кто-то из присутствовавших.
— Меня кто-то перебил? — недоверчиво спросил Цурри-Эш.
— Да, ваше королевское величество, — храбро воскликнул молодой эш, вскочив на ноги. — Это сделал я, ваш недостойный слуга Гаорри, начальник королевской изостудии. Я осознаю, что совершил неслыханное преступление, но я не мог молчать. Меня потрясает неблагодарность ваших подданных, которые не хотят брать пример с вашего королевского величества, монарха необыкновенно доброго и неслыханно благородного. Я сказал, ваше величество, и готов теперь нести любое наказание за дерзость.
— Похвальная готовность. Ваше звание, господин Гаорри?
— Придворный приближенный четвертого класса, ваше королевское величество.
— За то, что вы перебили меня, я снижаю ваше звание до пятого класса.
— Век править королю Цурри-Эшу Двести десятому! — выкрикнул начальник королевской изостудии.
— Век, век, век! — подтвердил король. — За достойные мысли и чувства, высказанные ясно и от души, повышаю ваше звание на два класса. Отныне вы придворный третьего класса.
Члены совета дружно закричали «Век править королю!», но от взглядов их, казалось, начальник изостудии вот-вот должен был задымиться и вспыхнуть, как мишень в мощном лазерном луче.
— Итак, господа придворные приближенные, в стране дефицит добрых и благородных чувств. Мало кротости, господа. И это меня огорчает. Да что огорчает, даже печалит! Сердит и возмущает! Я бы тех, господа, в ком мало кротости, своими руками задушил! — лицо Цурри-Эша побагровело, а все три руки сжались на воображаемых шеях недостаточно кротких подданных.
— Я бы тех, в ком мало благородства, бросил дракону, и пусть каждая сороковая часть их останков учит эшей любви и доброте. Но, господа, поскольку мы не можем загнать всех граждан на арену стадиона, ибо не хватит ни арен, ни драконов, следует не только устрашать, но и поощрять.
Поэтому, господа, с сегодняшнего дня я ввожу королевским эдиктом шкалу цен, начисляемых каждому моему верноподданному за доброе дело или благородный поступок. Мысли и чувства награждаться не будут впредь до ввода в строй проверочной станции. Станции такие разрабатываются и будут представлены мне для королевской апробации еще до конца года. С появлением их каждый эш должен будет два раза в день зайти на станцию, где специальные датчики мгновенно проанализируют все движения души испытуемого и передадут плюсовые или минусовые очки на личный счет его в главном компьютере полицейско-карьерного департамента. Два раза в год будет назначаться день королевского страшного суда. Набравшим высокую положительную сумму будет вручаться моя статуэтка, набравшие отрицательную сумму будут передаваться дракону или посылаться на необитаемый остров.
А пока станции будут готовы, мы должны учитывать только добрые и благородные дела. Например, помощь внезапно заболевшему на улице. Регистрацию добра и благородства будет вести полицейский департамент, причем все полицейские сегодня же получат прейскурант, в котором будет указана та или иная цена того или иного доброго дела.
Само собой разумеется, господа придворные приближенные, вы должны будете подать пример моим подданным.
Благодарю вас, господа, за плодотворный обмен мнениями.